Лого Вера Православная
Сайт создан по благословению настоятеля храма Преображения Господня на Песках протоиерея Александра Турикова

Система Orphus





«Я знаю, что я нашел Истинную Церковь»

Современные истории обращения в Православие

Содержание:
«Я знаю, что я нашел Истинную Церковь». Путь англиканского пастора в Православие: священник Джефф Харви.
«Поиск истинной Церкви бесценен». Беседа с американским священником Серафимом Беллом
"Все ценности, которым мы поклоняемся в Европе и Америке, – мусор". Исповедь английского протестанта, принявшего Православие.
«Свят, свят, свят Господь Саваоф…» Как в наши дни обратилась ко Христу жена раввина
Как кришнаитка Ананда Рупа вновь стала Ольгой
«В Русском Православии моя вера обрела ясное выражение»: иерей Кристофер Хилл
«Жизнь каждого человека есть дар Божий»: Пьер Хааб. Долгий путь швейцарского католика в Православие
«Я выбежал из костела, сказав, что никогда не вернусь». Беседа с иереем Сергием Лабунским, бывшим католиком
Как англиканин (в прошлом кальвинист) обратился в Православие: священник Джозеф Глисон
Американец, обратившийся в Православие: священник Иоанн Доуни
Приключения американца в России: Джулиан Генри Лоуэнфельд.


«Я знаю, что я нашел Истинную Церковь»

Путь англиканского пастора в Православие

Священник Джефф Харви

Отец Джефф Харви, священник Антиохийской Православной Церкви в Австралии, в течение 17 лет служит в храме Православной Миссии Доброго Пастыря в Клейтоне (Мельбурн). Приход Доброго Пастыря стал духовным домом для многих австралийцев и людей с разными этническими корнями. В богослужении используется английский язык, так что все прихожане имеют возможность соединиться со Христом через таинства Его Церкви, открытой для всех.


Сколько себя помню, у меня всегда было сознание существования Бога, несмотря на то, что Он не всегда занимал центральную часть в моей жизни. Он всегда присутствовал в воздухе, которым я дышал. И хотя я постоянно посещал церковные службы, прошло немало времени, прежде чем я открыл для себя Божию Церковь.

Я принадлежу к послевоенному поколению бэби-бумеров [1], рожденному в дни увядания Британской Империи, и, как множество семей военных, мы часто переезжали. Города и улицы менялись, дома менялись, школы менялись, друзья менялись – единственной постоянной величиной моей жизни была литургия в Англиканской церкви. Каждое воскресенье, не важно, в какой части земного шара мы находились, я мог быть уверен, что богослужение Англиканской церкви будет тем же. Связующей церкви была литургия, и, оглядываясь назад, я осознаю, что она давала мне фокусировку в моих скитаниях по свету.

Когда мне было 11, мои родители постоянно проживали за границей, согласно армейскому распределению отца. Как большинство детей военных, я и две моих сестры посещали школу-интернат. Когда я был оторван от родителей и сестер, это явилось настоящим шоком для моей психики. Единственным, что мне помогало держаться, было ежедневное и еженедельное посещение церковных служб в школе-интернате.

С 13-ти лет для меня стало возможным причащаться рано по утрам в субботу, для чего мне приходилось очень рано незаметно покидать общую спальню. Несмотря на то, что утренняя служба в 11 была обязательной для всех учащихся, я изо всех сил стремился попасть в церковь к 8-и, чтобы принять Причастие. Я очень старался бесшумно пробраться через спальню, чтобы не разбудить никого из мальчиков, но до сих пор помню, как в меня летели тапки тех, кому не нравилось, что их будят в единственный день, когда можно было поспать подольше.

Мне до сих пор непонятно, откуда у меня появилась эта тяга к посещению церковных служб. Хотя мои родители являли образец дисциплины в еженедельном посещении церкви, мои сестры не восприняли подобного стремления. Я могу заключить, что Бог вложил это желание в мое сердце.

Также мне хотелось помочь другим обрести веру. У меня всегда было желание служить Богу и помогать другим найти Его, даже в таком юном возрасте. Одним из порывов юности была идея стать миссионером. Уж не знаю, откуда это могло прийти ко мне, если не от Самого Бога.

Я читал Библию в переводе короля Иакова каждый день, также я читал издания Союза Священных Писаний [2], – это делало Библию более интересной и понятной. Потом я узнал, что опубликован новый перевод, Новая Английская Библия. Я обнаружил ее в местном книжном магазине и очень хотел купить, я стал откладывать карманные деньги – неделя за неделей. И когда я смог ее купить, я очень полюбил ее читать. Язык нового перевода был более понятным, и Библия все больше открывалась мне.

Уелбек Колледж

К концу подросткового возраста я вышел из интерната и поступил в Уелбек Колледж. Это армейский колледж, где обучаются два последних класса школы, его задача – подготовка молодых людей для технической службы в Британской армии. Мои успехи в учебе были блестящими. Даже, пожалуй, чересчур блестящими: я стал излишне самоуверенным. Военнослужащему уверенность в себе необходима, и наставники стараются изо всех сил, чтобы развить это качество в юношах. И мне ударило в голову. Когда приблизилось время сдачи последних экзаменов, я считал, что прямо лечу к триумфу на крейсерской скорости. И когда я провалился на одном из решающих экзаменов, мое эго рухнуло с небес на землю. Так Бог снова стал центром моего внимания.

Королевская военная академия, Сендхерст
«Боже, если Ты слышишь, откройся»

Обучение офицеров в Сендхерсте было суровым. Действительно суровым.

В то время еще сохранялась традиция, согласно которой сыновья следуют стопами отцов. Я тоже где-то позаимствовал эту мысль. Так что было практически решено, что я буду обучаться в Сендхерсте и пойду служить в те же войска: Королевские Электрические и Механические инженеры. Но я поступил без квалификации, необходимой для поступления в эти войска.

При поступлении в Академию я подслушал, как одного молодого кадета спросили: «Ваша религия?»

Я удивился его ответу: «Я не принадлежу ни к какой религии».

Сержант на это воскликнул: «Что? Атеист?! В Британской Армии у вас должно быть вероисповедание. Вы будете в Англиканской церкви».

И его записали как принадлежащего к Англиканской церкви. Это была моя первая встреча с человеком, не имевшим веры. Я понял, что хотя в моей жизни Бог всепроникающе присутствует, многие люди не замечают Его.

Это может показаться странным: в то время как Бог «всегда был в воздухе, которым я дышу», говорить об обращении. Но в первое, невероятно напряженное время в Сендхерсте для меня память о Боге как-то поблекла. В то время у нас все так же проходили церковные шествия, и я никогда совершенно не терял связи с церковью. Но потом произошло нечто, что изменило мои взгляды на мир. Как-то я стоял перед доской объявлений, пробегая их глазами в поисках важной информации, и какой-то кадет, явно волнуясь, нерешительно пригласил меня на встречу Офицерского Христианского Союза в Академическую часовню. Мне показалось, что он расплачется, если я откажусь, и поэтому я поспешно согласился.

Сидя там, в часовне в Королевской Военной Академии Сендхерста, с небольшой группой кадетов, я слушал проповедь одного из армейских священников. Я даже не могу сейчас вспомнить, о чем он говорил, но это как-то согрело мое сердце и увлекло. Этот священник был поразительным человеком. Он играл в регби за Англию, и было совсем непохоже, что это человек, которому в жизни нужны дополнительные «костыли». Его речь произвела на меня большое впечатление, и потом я продолжил посещать эти встречи.

Немного позже наша небольшая группа была приглашена посетить семинар в Эмпорт Хаус в Хемпшире на выходных. Одним из выступавших был генерал сэр Роберт Эубанк – инженер, построивший первый мост через Рейн, когда Британская армия продвигалась вглубь Германии в заключительные дни Второй мировой войны. Его личность также произвела на меня сильное впечатление, и мне было очень интересно. Одно из мероприятий этих выходных заключалось в просмотре фильма о Мартине Лютере. Его история вдохновила меня молиться перед сном: «Боже, если Ты слышишь, откройся».

Утро понедельника застало нас снова в Сендхерсте. Отчетливо помню, что по пути на лекции в то утро я подумал: «Что-то изменилось».

Почему-то звуки казались более живыми. Я подумал: «Я и не знал, что птицы поют в Сендхерсте!» и еще – «Какое прекрасное утро!» И тут я осознал, что все мое понимание мира изменилось. Внезапно я почувствовал себя новой тварью (ср. 2 Кор. 5, 17).

И в следующее воскресенье, когда на нашем обязательном церковном шествии я, как и каждое воскресенье на протяжении всей моей жизни, читал Книгу общих молитв [3], ее слова вдруг почему-то показались мне живыми, как никогда. Я повернулся к кадету, стоящему за мной, и сказал: «Боже, это, должно быть, написал христианин».

Он посмотрел на меня очень странно! Внезапно мои духовные очи открылись перед богатством литургии Англиканской церкви. Я всегда просто следил за службой механически. Теперь же, практически впервые, до меня стал доходить ее смысл. Когда я обратился, не только произошло изменение мира, но и Библия, и Книга общих молитв, которая содержит много цитат из Писания, ожили для меня тоже.

В Сендхерсте я приобрел ужасную привычку сквернословить. Это обычное дело в армии. И вот после этих переживаний, когда я снова неосознанно произнес имя Господа всуе перед всеми кадетами-христианами, я был ошарашен. Я внезапно понял, что я сделал. И это был последний раз, когда я выругался.

Молодой армейский офицер

За время моей интенсивной армейской учебы я стал слишком эгоистичным. Теперь же меня стало больше заботить мое окружение, я сделался более отзывчивым.

После семинара Офицерского Христианского Союза я вступил в общение с церковной группой, называвшейся «Навигаторы», которая проводила обширную деятельность в Американской армии и теперь собиралась начать служение в Британской армии. Меня привлекала их увлеченность, их внимание к изучению Библии и стремление вести благочестивую жизнь. Я стал помощником молодого викария Англиканской церкви, работавшего с «Навигаторами». Он был бывшим парашютистом, высаживавшемся в Египте в дни Суэцкого кризиса. Позже он изучал богословие в Кембриджском университете и был рукоположен. Он взял меня под свою опеку и стал моим духовным отцом. Я ему многим обязан.

Мой опыт обращения был настолько сильным, что все, что я хотел теперь, – оставить военную карьеру и служить Богу. Но это было невозможно, поскольку я подписал контракт и должен был выполнить свои обязательства перед Ее Величеством. Но я никогда не терял это чувство призвания за все время моей службы в Британской армии.

К счастью, я пересдал ранее проваленный экзамен и поступил в ряды Королевских Электрических и Механических инженеров. За время службы в Британской армии я побывал в Малайзии, Германии и Северной Ирландии.

Внутренний мир

Это произошло, когда я служил в Северной Ирландии, – именно тогда Бог необъяснимо прикоснулся к моей жизни.

Одним из моих приятелей был офицер-минер. Я помню, как мы вместе завтракали. Я до сих пор вижу эту картинку. Он заказал яичницу с помидорами. Он был как-то особенно молчалив, возможно, думал о своей жене и двух маленьких детях в Англии. Он приехал выполнять свой долг, что и делал ежедневно.

Его вызвали разминировать бомбу. И во время разминирования она взорвалась, и он был убит. Она взорвалась не из-за его неподготовленности или недостаточной осторожности. Она взорвалась потому, что была так сделана, – чтобы взорваться при попытке разминирования. Это была первая бомба такого типа, взорвавшаяся в этом конфликте.

И хотя я не подавал вида, я был в состоянии шока, когда сел обедать. Мы все старались по-британски сохранять крепость духа. Но посреди этой ночи я проснулся в ужасе, ожидая, что следующая бомба или следующая пуля будет моей. Я был вне себя, весь в холодном поту.

И вот на память мне пришла эта цитата из Писания: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц» (Мф. 10, 29–31).

Внезапно я почувствовал себя будто бы погруженным в прохладную купель: сначала ноги и далее, пока прохлада не покрыла меня с ног до головы. И как только прохлада покрыла меня, я почувствовал, как мир разлился внутри меня. Возможно, впервые я испытал реальность англиканского благословения: «и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе» (Флп. 4, 7).

В другой раз я был дежурным офицером в штабе командования Северной Ирландии, и одной из моих обязанностей было с группой солдат проверить посреди ночи безопасность командующего армией, жившего в пригороде с небольшим отделением вооруженной охраны. Мы ехали на тентованном Лендровере. На пути к дому командующего мы подъехали к баррикаде: дорога была перегорожена бревнами. Мы все выпрыгнули из нашей машины с оружием наизготовку, вскоре с другой стороны подошел бронетранспортер и разрушил баррикаду. Когда бронетранспортер закончил работу, он остановился, и некто изнутри сказал, что их обстреляли из-за бревен. Я не видел лица того, кто говорил, но мы все слышали, что он сказал. Позже я разговаривал с водителем нашей машины, и тот сказал, что обычно мы подъезжали с той стороны, откуда прибыл бронетранспортер, но он решил поехать другим маршрутом в эту ночь. На нас устроили засаду!

Я изложил все подробности в докладе дежурного офицера и забыл об этом до следующего дня, когда адъютант позвонил мне, чтобы я описал этот бронетранспортер и подробно все рассказал. Потом он сказал, что у них нет записей о том, что какой-либо бронетранспортер находился в этом районе в это время, и он не может объяснить случившееся.

Потом я осознал интуитивно, что нас спасла не земная помощь. Я также читал о подобных случаях божественного вмешательства в других военных конфликтах. И вот, второй раз в этой командировке, я почувствовал, что благодать Божия была со мной. Мир окутал меня. И я пребывал в мире во время двух моих поездок в Северную Ирландию и на протяжении всей моей жизни. И по сей день я не могу понять, почему я выжил, а мой друг – нет. Я знаю только, что Бог коснулся моей жизни и даровал этот мир, превосходящий всякое разумение. И я постоянно вспоминаю эти события, когда мне плохо, чтобы напомнить самому себе, что Бог со мной, и у моей жизни есть цель.

Проповедь Евангелия

Мое пребывание в Британской армии продолжалось более 10 лет. Теперь я мог последовать своему призванию.

Первое, что я сделал, – присоединился к миссионерскому отделу Христианского Союза Офицеров. Один из моих лучших друзей в свое время оставил службу в армии и присоединился к Ассоциации Христианских конференций Обучения и Служения [4]. Он работал в Африке, Европе, объединял офицеров-христиан различных армий и родов войск, вдохновлял их. Это было замечательное служение, и я какое-то время путешествовал с ним по Европе.

Я жил мечтой стать миссионером. Но, несмотря на мечту, я как-то осознал, что то, что мы делаем, все-таки не то, чего хочет от меня Бог в долгосрочной перспективе. По какой-то причине этого страннического служения было недостаточно.

Австралия и Богословский колледж

После того как мой отец вышел на пенсию после армии, он переехал жить в Австралию. Я решил присоединиться к нему вместе со всей нашей семьей. Джанет, медсестра, которую я встретил в Лондоне, согласилась стать моей женой и переехать со мной в Австралию. Мы поселились в Аделаиде.

Я был удивлен, увидев обряды «высокой» [5] Англиканской церкви в Аделаиде. Я никогда ранее не посещал Высокую Англиканскую церковь, и это стало для меня открытием.

Вскоре я стал работать с «Навигаторами» в Южной Австралии. Это стало для меня хорошим опытом, потому что я понял, что очень слабо разбираюсь в богословии. Я буквально ходил по тонкому льду. В моих богословских познаниях не было глубины, нужно было получить образование.

Я хотел подать заявку на рукоположение в Англиканской церкви Австралии. Для этого надо было пройти трехлетнее обучение в богословском учебном заведении, это было именно то, в чем я нуждался. Архиепископ Аделаидский желал, чтобы я обучался в Богословском Колледже св. Варнавы в Южной Австралии.

После собеседования с ректором я понял, насколько этот колледж либерален. Я был обеспокоен этим собеседованием и чувствовал, что мне нелегко будет учиться там. Я узнал, что многие, обучавшиеся в этом колледже, потеряли веру, это было трагично.

К счастью, у моего викария имелись связи, и он рассчитывал убедить доктора Леона Морриса, бывшего в то время главой Ридли Колледжа в Мельбурне, принять меня туда. Так я изучал богословие в течение трех лет в Ридли Колледже.

Аделаидская епархия готова была спонсировать мое обучение в колледже св. Варнавы, но у нее не было возможности оплачивать обучение в Ридли Колледже. Мне пришлось бы самому платить за обучение. Как-то мы надеялись наскрести на обучение. К нашему удивлению, когда я закончил учебу, на банковском счете у нас было больше денег, чем в начале. Никто не мог объяснить, как это случилось. Бог дал!

Ридли Колледж

Учеба в Ридли Колледже стала для меня одним из основополагающих этапов в жизни. Учеба была намного более интересной, чем в инженерной академии. Я имел счастье учиться у доктора Питера Туна, который был в шестимесячном отпуске из Оксфордского университета. Он был прекрасным лектором. Доктор Тун разделил время лекции на две части. В первой части он читал лекцию, во второй части был семинар. Он давал информацию, потом шло обсуждение, так он учил нас думать. Он был первым преподавателем за все время моей учебы, который стремился привить мне навык систематического мышления. Когда я впервые прибыл в Ридли, я был эдаким «неистовым евангеликом». У меня было Евангелие, и я хотел проповедовать его всему миру. Если я и думал о Церкви, то представлял Ее как место, где люди собираются и молятся по воскресеньям. Но, сидя у ног почившего ныне доктора Туна, я узнал, что Церковь физически присутствует на земле, и Объединение Англиканских церквей было частью ее. Я узнал, что мы должны быть частью Церкви Христовой, и что быть членом Церкви и означает быть христианином.

Как евангелик, я бы сказал, что высший приоритет моей жизни принадлежит Христу, но не Церкви. Под руководством доктора Туна я пришел к осознанию, насколько подобная позиция противна Христу. Это как если бы некто пришел ко мне и сказал: «Джеф, ты мне нравишься, это правда – но у меня нет охоты общаться с Джанет».

Я бы очень расстроился. Я бы донес до этого человека, что Джанет и я – едины. Тот, кто хочет общаться со мной, должен знать, что Джанет – наиболее важный человек в моей жизни, та, которую я люблю больше всех после Бога. И Церковь – это Христова невеста. Они едины. Не может быть Одного без Другого.

Так я увидел, что если я стремлюсь к богообщению, я должен пребывать в Церкви.

Изучая историческую Христианскую Церковь, я также узнал о важности литургии и таинств. Обучение превратило меня из просто человека, встретившегося с Богом, в активного члена Его Церкви. Это сделало меня истинным англиканином и настоящим христианином. Я шел в колледж как евангелик – с Евангелием, а вышел настоящим англиканином – с Евангелием и Церковью. И я благодарен доктору Питеру Туну за то, что он более, чем кто-либо, помог мне понять важность этого.

За неделю до моих выпускных экзаменов в Ридли Джанет и я усыновили ребенка, Джонатана.

Приходское служение

После колледжа я был назначен служить в церкви св. Марка в Камберуеле. Мне сказали, что если я буду служить с английским выговором, то очень быстро потеряю всю паству. Но я не имел с этим никаких проблем. Когда я приехал туда, то обнаружил замечательный традиционный англиканский приход, с прекрасным англиканским викарием по имени Кэнон Холт (это были последние годы его служения).

Поскольку он уходил на пенсию, я служил как второй священник, пока викарий не сменился. Я очень рад, что служил в этой общине и перенимал опыт у двух выдающихся священников.

Они были очень приятными людьми. Кэнон Холт относился ко мне очень хорошо. Сменивший его Геральд Уолл тоже был отличным священником. Джанет и я провели там благословенные дни. Для нас явилось сюрпризом и радостью, когда мы узнали, что Джанет беременна. Наш второй сын, Джеймс, родился там, в приходе св. Марка.

Служение в Австралийской армии

Мой военный опыт заинтересовал англиканского военного епископа. Он пригласил меня служить в Австралийской армии капелланом. Я согласился – с условием, что я буду служить недалеко от Мельбурна. Мать Джанет, здоровье которой пошатнулось, переехала к нам в Австралию, она хотела быть рядом с нами. Мои условия были приняты, и я подписал контракт.

И вот нас отправили в Таунсвиль, в 2600 км на север от Мельбурна!

Куда направлялись солдаты, туда ехал и я. Если они шли пешком в горы, и я шел в горы. Когда они прыгали с парашютом с самолетов и вертолетов, и я прыгал. Я находился на тренировках по шести недель подряд. До сих пор не знаю, как Джанет управлялась в это время с двумя маленькими детьми. Господь благ, Он помогал.

Служение в Австралийской армии открыло мне австралийскую культуру так, как ничто другое. Все это помогло мне из англичанина превратиться в австралийца.

В Австралийской армии много выпивки. Многие служащие борются с пристрастием к алкоголю. Молодые люди борются, и для меня было очень важно, что я мог быть рядом с ними и послужить им. Тренировки были лучшим временем. Я находился в окопах с солдатами, и они открывались, у них появлялось желание поговорить.

Офицеры представляли другую аудиторию, но в основном относились ко мне с уважением. Они знали, что у священника своя, особая роль на войне. В Первую мировую войну среди капелланов были наибольшие потери из всех родов войск, потому что они все время находились на передовой, с солдатами.

Всего я прослужил в Австралийской армии 7 лет. Теперь я был готов вернуться к приходскому служению с большим пониманием Австралии и австралийцев, чем раньше.

Кризис

Меня направили служить в приход св. Луки в Мельбурне в пригороде Северный Спрингвэйл. Прослужив с молодыми людьми в течение 7 лет, я чувствовал призвание работать с молодежью.

Мы служили англиканскую литургию, и я облачался в ризы во время службы. Также у нас был ряд программ для молодежи. У нас была музыкальная группа. Наш приход был первым в Австралии, где была введена программа Альфа-Евангелизма. Это удивительная программа, она помогала людям прийти к вере. Мы также ввели Призыв к служению – прекрасный курс обучения для прихожан. Мы возрастали. Дела шли весьма успешно в течение почти 10 лет.

И вот, совершенно неожиданно, пошла навязчивая пропаганда рукоположения женщин.

И здесь то, чему меня учил доктор Питер Тун, заставило меня остановиться и задуматься: «Что происходит? Церковная история насчитывает уже 2000 лет, и внезапно мы собираемся изменить такую важную вещь? Если это правильно, то почему Иисус не сказал нам об этом, и почему Дух Святой не поведал нам об этом за последние 200 лет?»

Я попал в затруднительное положение, пытаясь понять, какую сторону мне избрать в этом вопросе. На том этапе у меня было два англиканских авторитета: Джон Стотт и Джи Ай Пэкер. Я решил, что буду придерживаться их позиции. Меня привело в смятение то, что Джон Стотт был за рукоположение женщин, а Паркер был решительно против. Мне не удалось спрятаться за их авторитет!

Мне пришлось самому читать и размышлять, искать и испытывать обе стороны вопроса. Одна из книг, что я выбрал, называлась «Равные и различные» Майкла Харпера, священника Англиканской церкви.

Когда Майкл Харпер начал свои исследования для написания книги, у него самого не было определенного мнения по этому вопросу. К концу же своего труда он пришел к убеждению, что, согласно церковной двухтысячелетней традиции, мужчина и женщина представляют два различных аспекта Божественной Личности и у нас различные, взаимодополняющие, одинаково важные образы служения в Церкви.

Благодаря этой книге я узнал, что рукоположение женщин не является новым изобретением. В истории было несколько еретических групп, вводивших женское священство, но Единая, Святая Соборная Церковь никогда не имела женщин-священников.

Решение пришло во время голосования в моей архиепископии. Я присутствовал на епархиальном соборе, где состоялось голосование. Голоса почти были равны. Каждая сторона кричала изо всех сил. Было предложено разделиться на группы. Сторонники рукоположения женщин перешли на одну сторону комнаты, противники на другую. Было сосчитано число голосов с каждой стороны. Оказалось, что сторонники женского священства побеждают с перевесом в один голос. Победители ликовали. Через минуту они повернулись к нам и стали насмехаться. Я подумал: «От Духа ли Святого это решение? Где мир, радость, любовь, терпение, доброта и великодушие, почему они поворачиваются и насмехаются над братьями-христианами других взглядов? Где целование мира? Что за дух подвигает на такое решение?»

В англиканстве придерживаются демократических принципов, и я пытался смириться с этим решением, но все острее переживал внутренний конфликт. Однажды я готовил молодого человека к конфирмации. Его мать говорила мне об этом вопросе женского священства. Она не доверяла этому решению. Она удивлялась, как такое может быть и чем можно подтвердить правоту этого взгляда. Я очень старался объяснить ей, как они дошли до этого. Но все мои доводы усугубили несогласие в моей душе.

Я подумал: «Что же я делаю? Я считаю это ошибкой. Почему я стараюсь убедить других?»

И я осознал, что не могу этого терпеть.

Книга «Равные или различные» указала мне и на другие серьезные проблемы нарушения Предания Церкви. И теперь моя архиепископия совершает то же самое. Но книга не предлагала советов, что мне делать теперь.

Открытие

Джанет и я были на выходных в Филип Айленд, в 90 минутах от Мельбурна. Я взял с собой новую книгу Майкла Харпера, она называлась «Свет истинный: путешествие евангелика в Православие».

В этой книге Майкл давал оценку Англиканской церкви согласно Священному Преданию. Он пришел к заключению, что церковь, рукополагающая женщин и открытых гомосексуалистов, поставляющая епископов, которые не верят в Боговоплощение или рождение от Девы, не является Церковью. После служения англиканским священником в течение 40 лет Харпер решил, что любая церковь, отошедшая от этих христианских догматов, не есть Христова Церковь.

Г.К. Честертон однажды сказал, что Традиция – это когда мы даем право голоса нашим предкам. Если наши предки проголосовали бы с нами на этой встрече, конечно, никакое рукоположение женщин бы не прошло. Введение женского священства – это очевидное и несомненное нарушение традиции.

Ясно, что Англиканская церковь не является частью Святой, Соборной и Апостольской Церкви.

К счастью, теперь Харпер давал решение. «Свет истинный» описывает его открытие Православного Христианства и рассказывает о его путешествии из англиканства в Православие. Я дошел до момента в книге, где он описывает, как был принят в Православную Церковь. Ему подарили торт с надписью «Добро пожаловать домой!»

Прочтение этого отрывка вызвало у меня слезы.

Именно в этот момент Джанет вошла в комнату: «Что не так? В чем дело?»

Я ответил: «Я знаю, что мы должны сделать, но пока не знаю как».

Обретение Православной веры

Я знал, что мы должны присоединиться к Церкви. Ранее я узнал от доктора Туна, что Христова Церковь существует как физическая реальность на Земле. Я знаю, Христос сказал, что врата адовы не одолеют Церковь (ср. Мф. 16, 18), и я был уверен, что Она существует. И от Майкла Харпера я узнал, что Англиканская церковь – это не Церковь.

Для западного человека Римо-католицизм был очевидным решением. Тем не менее моя дорогая мама сказала мне, когда я рассказал о своих сомнениях, что она поддержит любое мое решение, только не решение сделаться католиком! Честно говоря, меня шокировало это заявление. На нее, видимо, повлияли перипетии истории Англии. Я было подумал, что, возможно, мне придется идти против ее пожеланий, если я хочу осуществить свое призвание к священству.

Вскоре, во время выездного семинара с другими англиканскими священниками, я увидел необычайный сон. Мне снилось, что я был среди группы людей, пытавшихся защитить древнее здание. На нас наступали люди с современным оружием, атаковали нас. Все, что мы ни делали, не могло их остановить, и они одерживали победу. Неким образом королева Елизавета I участвовала в сражении во всей своей славе.

Во сне я побежал прочь от этого здания, старался уйти от всего происходящего. Я увидел последнюю удаляющуюся машину. Это была машина с открытым верхом, в ней было четверо пассажиров – в таких больших, круглых черных католических шляпах.

Они все ехали, а я пытался влезть в эту машину. Я кричал, чтобы они мне помогли, но пассажиры даже не смотрели на меня. Не проявляли никакого интереса. Я в отчаянии попытался вскочить в эту машину, чтобы уехать оттуда, но они просто скрылись из вида и оставили меня.

Я проснулся, мое сердце выпрыгивало из груди. Я подумал: «Боже, что это было?»

Постепенно я стал понимать – это Бог вразумил меня, что я не должен думать о католичестве.

И я не хотел переходить в одну из множества отколовшихся от англиканства группировок, несмотря на то, что такая возможность была. Единственной альтернативой была Православная Церковь.

Возрастание

Вступление в Церковь было только началом замечательного путешествия и открытий.

Архиепископ Павел благословил меня три года изучать православное богословие. Я учился удаленно, в центре «Антиохийский городок» в Америке, там выдавали православный диплом святого Стефана. Это было замечательно. Я открыл, что есть еще ряд тонких богословских аспектов, которые я должен усвоить. И у меня не было трудностей в изучении их.

В процессе обучения я осознал для себя по-настоящему фундаментальное изменение в моем христианском мировоззрении. Будучи англиканином, я стремился узнать ответ на вопрос: «Что есть истина?»

Англиканство предлагает взять за основу рациональную истину, как центральную в христианском духовном опыте. Став православным, я познал, что центром вселенной является призыв к любви. Не абстрактная истина является центром внимания, а Бог-Личность.

Одна вещь сильно поразила меня в Православии: во имя кого мы молимся. В англиканстве все молитвы оканчивались «Во имя Иисуса. Аминь». В Православной Церкви молитвы оканчиваются: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа».

Я пришел к выводу, что этот момент представляет собой серьезнейшее отличие. В англиканстве кто-то сосредотачивается на Иисусе, кто-то на Святом Духе, а кто-то на Боге Отце. Те, кто предпочитает Иисуса, – евангелики. Те, кто предпочитает Святой Дух, – харизматы. А тем, кто предпочитает Бога-Отца, ближе всего природа как творение Божие и вопросы экологии. В результате Англиканская церковь разделена по этим линиям. Фокусирование на различных Лицах Бога – это то, что вызывает такие разделения. Англиканское Сообщество в большой степени разделено на Евангеликов, Харизматов и Либералов, также присутствует разделение на Высокую и Низкую церкви.

В православии мы не видим ничего такого. Православные не имеют таких разделений, поскольку каждая молитва возносится во имя Троицы. Православное богослужение обращено к нераздельному Божеству в единстве веры, и это собирает всех воедино.

Единая, Святая, Соборная и Апостольская Церковь

Я получил надбавку за выслугу лет в Англиканской церкви, и вместе с Джанет мы отправились в Англию повидать своих родных. Во время нашего визита мы встретились с Майклом Харпером в Кембридже. Также он пригласил нас в Лондонский Антиохийский собор, где мы вместе молились на литургии. Потом мы поехали к нему на квартиру в Кембридже. Затем он связал меня с Антиохийской Церковью в Мельбурне.

По возвращении в Мельбурн первая служба, на которую я пошел, была в храме Святителя Николая в Восточном Мельбурне. На этой литургии были сестра Виргиния, отец Димитрий и епископ Гибран. Никого больше не было!

Вы, возможно, ожидаете, что я подумал: «Это никуда не годится». В то же время было что-то, что притягивало меня. Напомнило мне, как Бог меня призвал в Сендхерсте. Я не могу объяснить, что это было, но что-то в этой службе привлекало меня.

Вскоре после этого епископ Гибран организовал встречу для англиканских священников, недовольных положением вещей. 50 священников собрались в зале прихода Свт. Николая. Епископ Гибран поговорил с нами. Он говорил очень красноречиво, тепло и любезно. Но он предупредил нас, что у него нет ресурсов. И если мы перейдем в Православие, то будем вынуждены существовать за свой счет.

Согласно настоящему порядку, англиканские священники имеют жалованье, хорошую пенсию, свой дом. Епископ Гибран желал принять нас, но не имел возможности нам платить. Я сказал бы, что у них был серьезный интерес к Православию, но как только священники поняли, что не будет дохода, многие из них потеряли решимость.

То же было и со мной. Я не видел способа, как я буду содержать жену и двух сыновей. Но я был уверен, что мне необходимо войти в истинную Христову Церковь.

У меня еще оставались вопросы. Например, почему православные используют благовония? Насколько это важно? Также, почему Дева Мария так почитается? Мне было необходимо обдумать все это.

Читая книгу Откровения, я увидел, что каждение присутствует в небесном богослужении (Откр. 4, 5). Также оно было и в Ветхом Завете. Я понял, что каждение – это обычная часть служения в Церкви. Почему бы не совершать его и в нынешнем богослужении?

Последним трудным моментом для меня было почитание Православной Церковью Богородицы Марии. Вскоре я понял, что если Православная Церковь – истинная Церковь, я должен доверять Ей и в том, как она учит почитать Матерь Божию.

Я пришел к выводу, что все эти вопросы сводятся к одному:

«Православие – это Христова Церковь?»

Через чтение книг, учебу и молитвы я в конце концов понял, что да! И все мои евангелические сомнения по поводу места Богородицы Марии в Православной Церкви испарились. Величание Марии в Евангелии стало пророчеством, что все роды будут ублажать Ее. Евангелики не чтут Марию, а православные почитают. Так со временем все мои замечания отпали.

В то же время меня поражала неземная литургия. Православная литургия глубока и богата, служение очень красиво, иконы настраивают тебя на небесное присутствие, а реальность сослужения с нами святых превосходит все.

В конце концов, я покинул Англиканскую церковь не из-за рукоположения женщин. Скорее, я ушел, потому что меня влекло в Православную Церковь. Меня привлекало Православие сильнее, чем отталкивало англиканство. Я не просто бежал – Бог привлек меня в Свою Церковь. И я знаю, что я нашел Истинную Церковь.

Настало время для меня объяснить все общине прихода св. Луки. Некоторые отреагировали своеобразно: «Он не может стать православным, потому что он англичанин».

Добро пожаловать домой!

И вот настал мой черед услышать: «Добро пожаловать домой!»

Я был принят в Православную Церковь в начале 2000-х. Блаженной памяти архиепископ Павел (Салиба) поставил условием, что прежде рукоположения в священники я в течение трех лет буду диаконом.

Это было слишком небольшой платой за возможность приобрести такое сокровище!

В день рукоположения в диаконы архиепископ Павел, стоя перед паствой, внезапно сказал, что рукоположит меня в иереи через три недели!

Это стало для меня сюрпризом.

Только Писание

Еще одному я был научен – Sola Scriptura [6], только Писание. Для евангелика-англиканина все должно быть подтверждено Писанием. Я думаю, вся эта смута с женским рукоположением подорвала мою веру в принцип «Только Писание», поскольку я видел людей, спорящих на основании Писания и делающих совершенно противоположные выводы. Они ожесточенно спорили, приводя аргументы из одного и того же Писания. Так я убедился, что принцип «Только Писание» не работает.

Я с восхищением узнал, что в то время, как протестанты доверяют только Писанию, католики руководствуются Писанием и Преданием, а православные содержат Предание. Именно так. Писание находится в центре Православного Предания. Это бриллиант Предания, но он только часть Предания. Множество других – Символ веры, Соборы, отцы церкви, литургия, иконы – все эти вещи Церковь чтит наравне с Писанием. Открытие силы Предания, связывающего все в Церкви, придало мне великую надежду на будущее.

Православие имеет полноценный ряд врачеваний для страдающей души. Я обрел великую лечебницу в Православии. Один из примеров – Иисусова молитва. Я стремлюсь к тому, что завещал нам апостол Павел: «непрестанно молитесь» (1 Фес. 5, 17). Моление Иисусовой молитвой помогло мне преодолеть множество жизненных скорбей.

В супермаркетах возле касс бывает неразбериха, и часто люди стараются пройти без очереди. Раньше я раздражался и злился. Теперь я просто говорю: «Хорошо, слава Богу. У меня есть время, чтобы помолиться. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». Молитва всегда помогает мне в ситуациях, в которых я раньше расстраивался или злился. Очень углубилось мое понимание людей. Я поразился мудрости православных духовников. Они умело пользуются епитимией, как одним из инструментов для лечения души человеческой.

«Добрый Пастырь»

Некоторые православные с русскими корнями создали англоязычную приходскую общину с клиросным пением в русском стиле. Когда мы с Джанет услышали его, нас поразила его красота. Прихожане обратились в Антиохийскую Церковь, чтобы им дали священника, и назначили меня.

Так была основана небольшая «Миссия Доброго Пастыря». Наша миссия несет свет Православия австралийцам и стремится снова сделать Церковь весомой частью секулярного австралийского общества. Чтобы добиться успеха, мы должны быть частью его культуры, участвовать в культурной жизни, говорить на языке культуры.

Возможность читать Библию на привычном языке дала мне очень многое, когда я был молод. И сейчас наша миссия – принести Библию, литургию и все Священное Предание австралийцам, как Божий ответ для исцеления их покалеченных душ и для того, чтобы сделать их жизнь пронизанной Его присутствием.

Перевёл с английского Василий Томачинский
Источник: Journey To Orthodoxy
25 октября 2018 г.

«Поиск истинной Церкви бесценен»

Беседа с американским священником Серафимом Беллом

Елена Хомулло

Отец Серафим – американец, протоиерей Русской Православной Церкви Заграницей, учредитель и бывший председатель Миссионерского Отдела (РПЦЗ). Он основал четыре православных храма в США, проводил миссионерское служение в Гватемале, Непале и на Филиппинах, а также подвизался на Афоне. В настоящее время отец Серафим живёт в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле, штате Нью-Йорк. Фамилия отца Серафима в переводе с английского языка означает «колокол». И его голос, подобно раскатистому звону колокола, возвещает в проповедях о Господе нашем Иисусе Христе. Он рассказывает потерявшим надежду на спасение о том, что оно существует. О своем пути к Господу и жизни православной общины в Америке, о том, как непросто в одиночку вести миссионерскую деятельность в языческой стране, о нашей молодёжи и о многом другом поведал отец Серафим.

– Расскажите, пожалуйста, о Вашем пути к Богу, о том, как Вы приняли Православие, живя в такой далекой от нас стране – Америке, где основное население составляют протестанты и католики?

– Начну с самого начала. Мои предки как со стороны отца, так и со стороны матери родом из Шотландии. Мама выросла в Оклахоме – столице индейцев Чероки и до сих пор некоторые из наших родственников живут там как полноправные члены этой общины. Я вырос в Калифорнии в семье Шотландских пресвитериан. Будучи студентом Калифорнийского Университета, обратился ко Христу и начал неотступно изучать историю Христианства и теологию. Вместе с женой мы отправились на родину моих предков – в Шотландию, где в Абердинском Университете я защитил степень доктора наук по догматике. Пока мы жили там, я был пастором в местной церкви. Вернувшись в Америку, служил несколько лет в Пресвитерианской церкви в Калифорнии, но в конце концов оставил общину.

– А что побудило Вас на такой шаг – оставить общину?

– В своих убеждениях по поводу самого главного – веры, община становилась все более и более либеральной. В городе Сан-Хосе (Калифорния) я основал новую церковь. Приход достаточно быстро увеличился от одного до более чем 300 человек. Прошло несколько лет, и сомнения начали переполнять: не было четкого представления, в каком направлении вести свою паству, а также, чем наша миссия должна заниматься, что мы должны сделать, будучи церковью. Неустанно я повторял своим прихожанам: “Наша цель – стать Церковью Нового Завета”. В заключении я всегда прибавлял: «Сейчас мы c вами не в Церкви Нового Завета, но по Благодати Божией в один прекрасный день можем ею стать.»

Тогда я не имел даже малейшего представления о том, как это может произойти. В конце концов, когда прихожане собрались вместе, я призвал их вместе со мной в течение 40 дней поста и молитвы просить Господа раскрыть Его волю. В первый же вечер, когда наступило время молитвы, один человек из паствы поведал о Фрэнке Шеффере. Фрэнк – писатель, общественный деятель, сын одного известного протестантского богослова. После нашей встречи некоторые из моих прихожан заинтересовались и заглянули к нему. Какого же было мое удивление, когда мне рассказали, что Фрэнк принял Православие! Помню свою реакцию: “Нет никакой необходимости даже задумываться на эту тему”. Прошло немного времени, и я узнал, что двое из моих самых близких друзей тоже изучают Православие. По некоторым причинам это заставило меня разозлиться, и я решил, что необходимо изучить Православие как можно глубже, чтобы доказать, что это всё ложь, и таким образом спасти своих друзей от серьёзной ошибки. Так мне казалось тогда, а сейчас, оглянувшись назад, сквозь года понимаю, какое же высокомерие и невежество я выказал. Когда вспоминаю тот период жизни, хочется и рассмеяться, настолько те мысли были глупы, далеки от действительности, и покраснеть от стыда за то, что они вообще были.

– Тем не менее начало Вашего пути к Православной вере было положено…

– Да, так было положено начало истинного пути к Господу. В моём случае, как бы парадоксально это не звучало, в какой-то степени мне помогло неверие и сердечное желание помочь друзьям, спасти их. Не буду вдаваться в детали, скажу лишь, что я пришёл к твердому убеждению, что Православие – это истинная вера, хотя в то время я еще не был полностью готов к Святому Крещению, но прислушался к внутреннему голосу и почувствовал, что необходимо быть честным и следовать тому, во что веруешь, что признаешь истиной.

После того, как я поделился этими мыслями со своими прихожанами (многие месяцы прошли в изучении основ Православия – вероучения Святой Церкви), около 120 человек приняли Православие со мной. Вместе мы основали Церковь в честь Святого архидиакона Стефана – самого первого мученика. В течении более двух лет свыше 150 человек приняли Святое Крещение и присоединились к нашему приходу. Так что достаточно быстро приход возрос до 300 членов.

Процесс ухода из протестантизма и присоединение к православной вере прошёл очень болезненно для меня. Начались различные нападки, критика со стороны моей семьи, горькая утрата друзей, потеря финансовой поддержки и т. д. Тем не менее в конце концов все мы получили намного больше, чем потеряли. Поиск истинной Веры, истинной Церкви бесценен, и тот, кто обрёл её, является обладателем драгоценной жемчужины.

– А с какими трудностями пришлось столкнуться, когда Вы уже стали православным священником, находясь в Америке?

– На самом деле, трудностей было немало. В течении многих лет я был пастором, имел ученую степень в богословии, со мной перешли в Православие более 120 обращённых, и на основании этого епископ принял решение посвятить меня в священнический сан сразу же. По моему мнению, это было не совсем верно, но Господь попустил по Своему Промыслу, значит, так и должно было произойти. Самым серьёзным испытанием для меня стало принятие сана.

Практически сразу стало очевидно, что, хотя я и мог проповедовать, исходя из знаний, которые почерпнул из Православной литературы, но стать духовным отцом, наставником пока был не в силах, не имел необходимого опыта. Православное мироощущение накапливается не так быстро и образуется не столько от изучения книг, сколько от длительного воздействия подлинной живой традиции, полного погружения. Поэтому я и пытался найти такое духовное образование. Вскоре мне подсказали обратиться к писаниям старца Софрония и учению святого Силуана Афонского. После прочтения жития Святого Силуана, я посетил монастырь старца Софрония в Англии. Вернулся оттуда только спустя несколько месяцев. Это поворотный момент в жизни – начало моего духовного становления.

В это же время мы приняли совместное решение с семьей о переезде в Грецию, где в течение года пробыли в Салониках. Находясь в этой стране, мы погрузились в “живое сокровище Православия” – посещали службы, читали жития Святых, поклонялись мощам, получали ценнейшие советы от мудрых старцев, словом, были под сильным впечатлением. В течение этого времени мы посетили много монастырей, и я совершил около 12 поездок на Святую Гору Афон.

Когда я готовился покинуть Грецию, настоятель монастыря, приснопамятный старец Джордж (Kapsanis), дал мне иконы, ладан, перекрестил и в благословение поведал: «Вы получили редкую честь побывать здесь, служа в монастыре и изучая традиции в непосредственной близости от Святынь. Теперь Вы должны вернуться в Америку и передать то, что получили». Эти слова послужили мощной духовной подзарядкой. После того, как мы вернулись в Америку, в течение последующих 10 лет, а то и более, я каждый год возвращался в Грецию и проводил нескольких месяцев на Святой Горе Афон или близ Салоник.

– Вы также проводили миссионерскую деятельность в разных странах. Расскажите, пожалуйста, об этом опыте. Как люди различных культур со своими жизненными, социальными устоями и традициями воспринимают Учение Господа нашего Иисуса Христа?

– Безусловно, для меня это было чудом и особой благодатью побывать с миссионерской деятельностью в нескольких странах – Гватемале, Непале и на Филиппинах. В каждой из этих стран я обнаружил, что люди имеют подлинный интерес к изучению Православия. Когда я бывал в различных местах в этих странах в одежде священника – в рясе и с крестом, люди подходил ко мне, чтобы спросить, кто я такой и какую религию исповедую.

В каждой из этих стран я обнаружил, что «поля годны для сбора урожая», однако, очень немногие из православных христиан готовы служить в качестве миссионеров, из-за чего теряются многие возможности. Большую часть времени я провёл в Непале, и если бы я не заболел от отравления в долине Катманду, то всё еще был бы там. Непал – удивительная страна. Люди очень дружелюбные и искренне слушают проповеди о Вере. Основная часть людей является индуистами, но более в культурном отношении, чем в духовном.

Однако в целом, если так можно выразиться, страна находится в духовном отношении на “темной стороне”. Эта сфера духа гораздо более заметна. Люди поклоняются многим идолам и богам. Одержимость демонами является обычным явлением. Поскольку не было никаких других православных христиан рядом, я был духовно угнетен. По этой причине не следует выполнять миссионерскую деятельность в одиночку на протяжении длительного времени. До сих пор каждый месяц я получаю электронные письма от людей в Непале. Очень надеюсь, что в будущем они смогут посещать богослужения в Церкви, в настоящий же момент ни одного храма там нет. Необходима команда православных верующих, которые жили бы там, каждый день служили, и тогда у населения была бы возможность прийти и посмотреть (или, как мы говорим, «попробовать и увидеть»).

– Насколько мне известно, Вы также бывали в России и не понаслышке знакомы с русским укладом жизни. Хотелось бы узнать, по Вашему мнению, в чем отличие русской молодежи от американской? Сложно ли с ними находить общий язык? В наш век нано-технологий, когда компьютер стал самым лучшим другом и спутником подростков, как родители могут защитить своих чад от губительного воздействия гаджетов и таких новых, разрушительно действующих на юную психику игр, вроде «Покемон Го», от которых даже уходят в мир иной? Как сделать так, чтобы дети жили с Богом, а не в виртуальной реальности?

– По благословению я посетил Россию несколько раз. Всего было около 8 поездок. Мой первый визит произошел в октябре 1993 года, на следующий день после того, как был обстрелян Белый Дом. Я жил в Москве с сентября 2009 года по март 2010 года и провёл в Троице-Сергиевой Лавре большую часть 2015 года.

Что меня поразило больше всего во время моих визитов, так это то, что не было различий, только сходства между молодыми людьми обеих стран. В некотором смысле это очень хорошо. Это является отличным примером того, что, несмотря на культурные различия и огромные расстояния, которые разделяют нас, мы тем не менее все люди, которые имеют схожие желания и поведение. Из молодого поколения в России я общался в большинстве случаев именно с православной молодежью и, возможно, именно поэтому я нашел такие сходства с нашими подростками. Тем не менее я был обескуражен, когда увидел, насколько стремительно светское общество, по крайней мере в Москве, впитало многие из худших аспектов западной культуры. Российская молодежь, так же, как в среднем и американская, стремится обладать всеми атрибутами и так называемыми «игрушками мира.» Это означает, в частности, что молодежь в обеих культурах разделяет пристрастие к новым технологиям.

Неограниченный доступ в Интернет привёл многих молодых людей в зависимость от порнографии, компьютерных игр. И, кажется порой, что некоторые молодые люди просто не могут обойтись без постоянного “сосуществования” со своими сотовым телефонам. На самом деле, как правило, многие молодые люди предпочитают писать друг другу сообщения, нежели сидеть напротив друг друга и вести разговор. Если родители не будут бдительными и внимательными к детям и вовремя не примут решения ограничить доступ к сотовым телефонам и компьютерам с безграничным Интернетом пока их чада находятся совсем ещё в нежном возрасте, то велика вероятность, что молодежь “потеряется” для этого мира, и родители уже ничего не смогут изменить.

Разрушительный эффект обычно начинается в самом юном возрасте, поэтому чуткость родителей очень важна. Компьютеры и мобильные телефоны оказывают сильное влияние на ещё неокрепшие умы. Вот почему многие главенствующие в «мире технологий» люди не позволяют своим собственным детям тратить время на общение с гаджетами. Они знают не понаслышке о том, какое вредное воздействие они могут оказать на детей. Это знание само по себе должно предупредить нас и побудить к защите нашей молодежи с ранних лет от компьютерной и подобных зависимостей.

– Отец Серафим, благодарим за важные советы для родителей. Надеемся, что они своевременно узнают об этом и примут все необходимые меры по спасению своих чад. Ещё нашим читателям хотелось бы узнать подробнее о том, как живёт Православная Церковь в Америке. Встречаются ли сейчас такие примеры, когда люди, будучи ярыми приверженцами католицизма, искренне принимают Православие и остаются в нём? Если это возможно, приведите, пожалуйста, несколько примеров из жизни таких людей.

– Это достаточно обширный вопрос, и на него не так легко дать ответ. Каждый приход имеет свои характерные черты и жизнь. Некоторые имеют благословение на каждодневное проведение служб, например, как было в приходе Архидиакона Стефана, когда я служил там, также эта традиция была у прихода Святого Силуана, когда я был ректором. Но, к сожалению, это распространено не повсеместно и это достаточно нелегко организовать. Вследствие чего люди переходят от церкви к церкви. Некоторые настолько вовлечены в церковную жизнь, что строят своё бытие, исходя из служб и праздников. Они регулярно приходят на исповедь и достаточно часто причащаются, совершают паломничества в монастыри. Тем не менее факт остаётся фактом – такие люди всегда в меньшинстве. Большинство более втянуты в деятельность мира сего, их приверженность к Церкви, к благочестивой жизни занимает далёкое второе место.

У вас тоже есть различие между теми, кого мы называем «православные с младенчества (или, как ещё в народе говорят, с колыбели)», то есть кто родился в православных семьях, и теми, кто обращается к вере. Часто бывает так, что обращённые гораздо более ревностны и обладают жгучим желанием развиваться, следуя православным канонам, в то время как многие “православные христиане с колыбели” в первую очередь заинтересованы в вере просто из-за этнического происхождения. Таким образом, последние могут быть вовлечены в культурную деятельность (различные фестивали русского народного творчества, ярмарки и так далее), но их редко можно увидеть в храме на службе. Конечно, бывают и случаи, когда рвение новообращенных без знаний и опыта может создать проблемы для священника и жизни Церкви. Некоторые из самых благочестивых православных людей, с которыми я знаком лично, являются представителями “православных с колыбели”.

Что касается перехода католиков в Православие, то это, безусловно, происходит и не является такой уж редкостью. Приведу в пример один из запомнившихся мне случаев, который произошёл в Церкви Святого Силуана. Одна женщина, готовясь к принятию католицизма, узнала о том, что в её городе неподалеку находится православный храм и приняла решение посетить его. Её коллега, католик (спонсировавший обращение женщины в католицизм), был крайне расстроен и пытался отговорить её. Наконец она сказала: «Я просто хочу видеть их богослужение». На эти слова был получен такой ответ: «Если вы увидите их богослужение и сравните с нашим, то никогда не возвратитесь к нам». И действительно, этот человек как в воду глядел – после того, как она пришла в наш храм на службу, начала читать книги, то довольно быстро решила покинуть католическую церковь и принять Святое Крещение в Православии. Её коллега звонил мне с возмущением по этому поводу несколько раз. Он заявил, что папа сказал, что они могли бы даже иметь общение в наших Православных Храмах. На это я ответил, что Папа не имеет никаких полномочий в нашей Церкви. В конце концов в гневе он накричал на меня: «Вы знаете, что вы делаете! Наша церковь против того, что вы делаете. Понимаете ли вы это?» Желая довести этот разговор до конца, я сказал спокойно, но твердо: «Да, я знаю, что я делаю. Я выхватываю человека из ереси и раскола и привожу к истинной вере и истинной Церкви». Он немного помолчал, а потом тихо сказал: «Мне бы хотелось, чтобы наши священники имели такую уверенность и смелость».

Другой пример. Как-то раз я крестил одного молодого человека, в прошлом приверженца католической веры. Его мать была ярой католичкой. Она присутствовала на службе и плакала на всем её протяжении: чувствовала себя очень несчастной от того, что сын принял такое решение. Тем не менее она продолжала посещать его время от времени, присутствовала на Службах в надежде, что он вернется в католичество. Постепенно она начала читать некоторые православные книги и в конце концов приняла Святое Крещение в Православной Церкви вместе со своим мужем. С самого начала посещения Церкви Христовой, как потом призналась, она почувствовала духовную силу и глубину Православия, которые жаждала найти всем сердцем, но чего так и не смогла обнаружить в Римско-католической церкви. Господь наконец наполнил пустоту её сердца с принятием Святого Крещения и Евхаристии, и она ни разу не пожалела, что приходила к нам.

– В завершении нашей беседы, не могу не затронуть одну животрепещущую и вместе с тем болезненную тему, которую не устают будоражить СМИ: ни для кого уже не секрет, что раздувается своего рода информационная война между Америкой и Россией. Что же необходимо предпринять, чтобы предотвратить развитие таких, прямо скажем, острых международных отношений, которые охватывают все сферы жизни, начиная от мирской, политической, и вплоть до духовной?

– Это большой вопрос, не так просто сразу ответить. Я согласен, что это больно и грустно… Наши страны становятся все более и более враждебными по отношению друг к другу. Я убежден, что этого бы не случилось, если бы не вмешались влиятельные люди, которые получают прибыль от войны. В нашей стране это определённые группы «неоконсерваторов» – явные троцкисты, приверженцы идеи одной супердержавы в мире. Они видят угрозу своей гегемонии в обновлённой России и в Китае, набирающем темпы. Они намерены вести войну с Россией и заявляют о стратегических ядерных атаках. Это безумие, по-другому и назвать невозможно, является явным демоническим воздействием. Нам, православным христианам, необходимо понять то, что в первую очередь мы должны хранить веру во Христа. Как сказано в Писании, «наше гражданство на небесах». Мы должны усердно молиться: «О Боже, спаси народ Твой и благослови достояние Твое».

Многие из нас, православных в Америке, делают всё возможное, чтобы сообщить нашим согражданам-американцам правду о том, что наше правительство делает все для того, чтобы спровоцировать Россию на войну. Но нас слишком мало по сравнению с большинством американцев, которые всё ещё склонны безропотно верить всему, о чём говорят им политические лидеры.

Мы должны всеми силами молиться за мир, молиться о том, чтобы силы тьмы отступили, и чтобы Господь спас людей Своих и благословил достояние Свое. Многие Святые угодники и старцы предупреждали о том, что война уже идёт. Поэтому мы должны охранять свои собственные сердца от ненависти и жажды войны, которые демоны хотят насадить внутри каждого из нас. Преподобный Серафим является нашим руководителем. Каждому из нас необходимо стремиться обрести благодать и мир Святого Духа, а затем и тысячи вокруг нас будут спасены.

– Отец Серафим, большое Вам спасибо за откровенный разговор! Желаем Вам помощи Божией и надеемся, что Вы ещё приедете в наши края.

– Спасибо Вам за Ваши вопросы и за возможность оставаться на связи с моими братьями и сёстрами во Христе, которые живут на сохранённой Богом Российской земле. Очень надеюсь, что приеду к вам вновь и Благодать Божия, которая здесь сохранилась, коснется и меня. Пожалуйста, вспоминайте меня в своих молитвах.

С протоиереем Серафимом Беллом беседовала Елена Хомулло
25 октября 2016 г.

Все ценности, которым мы поклоняемся в Европе и Америке, – мусор

Исповедь английского протестанта, принявшего Православие

Сергей Бедненко

«Мусор» – это было одно из немногих слов, которые знал на русском мой новый знакомый, англичанин Джон. Познакомились мы при интересных обстоятельствах в конце 1990-х годов, в центре Москвы, на Новослободской. Я был тогда старостой храма в бывшем Скорбященском монастыре, почти полностью разрушенном и перестроенном после событий 1917-го года. В наследство Церкви перешли бывшие монашеские кельи, которые были приспособлены в советское время под спортивный зал. Здесь и обосновалась православная община.

Первые пару лет было очень непросто: центром прихода была молодежь – люди в основном проблемные, спонсорской помощи не было, а надо было обустраиваться: к тому времени здание храма пришло почти в полную негодность. Вот тогда-то в храм к вечерней службе пришла немолодая пара с большим свертком в руках. Мы привыкли к тому, что в храм что-то приносили, но, положа руку на сердце, можно сказать, что вещи эти были малопригодны для нужд храма. Так оказалось и на этот раз. Женщина сказала, что собрала в доме всю ненужную околоцерковную атрибутику и отдает ее нам на уничтожение. Я принял пакет и поинтересовался, почему именно к нам они принесли этот пакет. «Соседка говорит, у вас хорошо, и вы нам не откажете», – сказала женщина и улыбнулась. Мне оставалось лишь поблагодарить за доверие и улыбнуться в ответ.

Все это время ее спутник рассматривал наше неустройство: изъеденные дождями и талым снегом облезлые стены, потолок с ветхими осветительными приборами, щиты от баскетбольных колец, приспособленные под иконы, скромную утварь, накопленную общиной и украшавшую выстуженный спортивный зал.

– Мне здесь положительно нравится: здесь всё настоящее, – сказал вдруг мужчина своей спутнице, отрывая взгляд от решетки на окне и оборачиваясь к нам. Фраза была произнесена на хорошем английском языке, и я понял, что он – англичанин.

– Такое уж наследство, – ответил я, пытаясь поддержать разговор, и кратко рассказал гостям историю Скорбященского монастыря, самого последнего из столичных монастырей и некогда самого большого. Монастырь был построен по благословению митрополита Филарета Московского. В нем часто бывала Великая княгиня Елизавета Федоровна. Рассказал им историю монахини Рафаилы – промышленницы и монахини в тайном постриге, принявшей участие в создании монастыря и его сооружений.

Постепенно оживали стены монашеских келий, вырастали образы головного храма и многочисленных церквей, женского богословского института, богаделен и школ, монастырского погоста, где нашли свое последнее земное упокоение известные дореволюционной Москве люди. А всё начиналось когда-то с маленькой домовой церкви, которую устроила для своей болящей матери княжна Александра Голицына.

В конце разговора Элеонора и ее муж держались совершенно свободно, а Джон прямо сказал, что будет чаще заходить в наш храм и присутствовать на богослужении. Расставались мы почти друзьями, но я понимал, что одно дело – намерение, другое – его осуществление. Так оказалось и на этот раз.

Прошло месяца три. Джон и Элеонора больше у нас не появлялись. За время пребывания в храме я привык к тому, что люди приходят и уходят – остаются единицы. Но всё же мыслью часто возвращался к нашей встрече: какая-то загадка была у этой пары, и я чувствовал, что наш разговор – не последний.

И вот в конце марта, когда солнце подтопило снег и он начал сходить с дорожек парка, разбитого на месте разрушенного монастыря, я бежал, перепрыгивая через лужи, к храму. В голове вертелись мысли: чем кормить ребят, которые к вечеру соберутся на всенощную, хватит ли свечей в свечном ящике и где найти икону святого, которого будет славить Церковь через несколько часов, – обычные для старосты храма заботы. И тут мне навстречу вышел Джон. Я не сразу его узнал: одет он был в тертую куртку, штаны-свисалы и большие болотные сапоги. «Мусор», – радостно доложил мне по-русски англичанин, показывая на ведро, которое он тащил к мусорным бакам. – Элеонора приспособила меня выносить ведро», – продолжил он с неизменной улыбкой, переходя на английский. Я видел, что ему хотелось поговорить.

– Чего к нам не заходите? – без предисловий начал я, пожимая Джону руку. – Сами же говорили: у нас хорошо.

– Да это – Элеонора стесняется, говорит, неудобно, что всякий хлам к вам принесли, а толком помочь – не помогаем. Вот и не ходим. А у вас действительно здорово: просто, без изысков, как в древних церквях, в современных реалиях, конечно. У тебя есть время поговорить? Может, посидим полчасика в парке, пообщаемся? – предложил с надеждой в голосе Джон, и я понял, что лучшей возможности для разговора может не быть.

– Почему бы нет, – ответил я, – выносите мусор, и пойдем посидим на скамейке у качелей, там и поговорим.

Солнце по-весеннему пригревало землю – на скамейке было вполне уютно.

– Всегда рад любой возможности пообщаться с русскими. Люблю Россию и не могу представить, как бы жил без нее, – начал разговор Джон, поёживаясь и жмурясь от солнечных лучей.

– Откуда такая любовь? – недоверчиво вступил в разговор я, разглядывая кучи грязи, оставшейся в парке с зимы.

– Эта история началась много лет назад в одном из промышленных городков средней Англии, в котором я тогда жил. Вырос я в верующей семье и ходил в небольшой приход англиканской Церкви, расположенный недалеко от нас. В нашей церкви всё было несколько необычно для англикан: иконы, которые отец-настоятель привез из Греции, на стенах храма – цитаты из Евангелия, а главное – строгость во всем. Нам всё это нравилось, но особенно подходил нашему укладу настоятель храма: собранный, немногословный, умеренный и четкий в движениях. Он любил своих прихожан, и мы отвечали ему любовью. По делам службы я много ездил по Англии, заходил в другие церкви, но ничего подобного не находил. С радостью возвращался в свой городок и бежал в наш храм. При церкви сложился приход, небольшой и разношерстный, члены которого часто оставались после службы в храме, пили чай и разбирали трудные места Нового Завета. На этих встречах настоятель любил читать ранних отцов Церкви. Столы и лавки стояли прямо вдоль стен храмового помещения. После службы мы расставляли их и пили чай с тем, что приносили с собой.

Так прошло много лет. Отец-настоятель состарился, мы тоже изменились, но всё это было естественным и незаметным. В один из дней, когда на наших посиделках присутствовало совсем немного прихожан, в основном – те, кто был особенно близок к настоятелю, речь зашла об Откровении Иоанна Богослова. Присутствующие выражали свои мнения по поводу учения святого апостола о конце света, и последним взял слово наш священник. И вот что он сказал: «Мне кажется, мы уже вступаем в заключительную фазу перед пришествием последних времен. В Англии и вообще в Европе это особенно заметно: политкорректность, толерантность не по разуму, свобода нравов – всё это разъедает нас, как будто готовится почва для прихода антихриста. А главное – бездуховность и умирание христианства. Если так пойдет, то, когда Сын Божий придет на землю, едва ли Он найдет на ней веру, по крайней мере в Европе, в той самой Европе, которой суждено быть оплотом учения Христова. Я много думал над этим и пришел к выводу, что единственной страной, которая сможет противостоять антихристу в последние времена, является Россия. Именно ей уготовано собрать и сохранить малое стадо Христово. Сейчас мы думаем, что после перестройки и развала СССР Россия начнет развиваться по западной модели. Нет, не ее это путь. Ей надо восстановить Церковь, сохранить Христа и противостоять антихристу, когда он придет. Америка и Европа будут всячески давить на Россию, экономически и политически отмежевываться от неё. Но Россия выстоит, народ сплотится вокруг того, кто будет понимать задачи этой могучей державы и кого Бог пошлет для мудрого управления страной; Церковь поднимется, и враг не сможет покорить несгибаемый русский народ».

Пока священник говорил, – продолжал Джон, – я думал о том, что знаю о вашей стране. Судя по заметкам в газетах, там полный развал, страна вот-вот распадется на отдельные территории, народ бедствует и постепенно спивается. Неужели выстоят, победят, сумеют противостоять натиску? И я спросил об этом нашего священника.

«Божественная воля неизменна, и пути человеческие неисповедимы, – ответил он, – другого выхода я просто не вижу. Потребуется время, но думаю, отпущено его не так уж много. Осталось завершить просвещение мира Евангелием, а всё остальное уже при дверях (ср. Мк. 13, 29)». – «Самая большая страна по населению – Китай – не знает учения Христова», – возразил настоятелю один из прихожан. «Господь создаст условия для быстрого развития Китая, в которых естественным станет его открытость, в том числе и религиозная, – ответил священник. – Мне скоро умирать, и с некоторых пор я как бы подвожу итог своей жизни, – продолжил он. – Жалею об одном, что в своё время не перешел в Православие: именно оно сохранило в полноте учение Спасителя, продолжило путь апостолов и ранних отцов Церкви. Часто ездил в Грецию, читал книги о Православии, но так и не решился, видимо, в силу консервативности своего священства. Но тем, кто еще может что-то менять в своей жизни, мой совет: переходите в Православие, не бойтесь – в этом нет никакой измены. В Греции мне говорили, что в наших таинствах нет благодати, есть лишь набор слов и механическое повторение литургических приемов. Нет духа. И сейчас я понимаю, что, скорее всего, это так. – Священник закончил говорить, и мы стали собирать и мыть посуду, потихоньку расходиться: было над чем подумать.

Дома я места себе не находил, мысленно возвращаясь к словам настоятеля. Думал о прошлом, о своих ощущениях, и не находил ответа на вопрос, что делать. Решил: время всё расставит на свои места.

Отец-настоятель с того памятного разговора больше на службе не появлялся. Вскоре он лег в больницу, в которой и умер. Хоронили его хмурым октябрьским утром на маленьком кладбище, что начиналось сразу за храмом. Я шел за гробом и думал, как жить дальше: привычная среда обитания уходила из-под ног.

Вскоре нам прислали другого священника, который убрал иконы, на их место повесил картины в модернистском стиле, снял цитаты из Евангелия. Служба тоже стала другой. Мы с друзьями перестали ходить в церковь. Встречались по очереди дома друг у друга, молились, читали Евангелие и апостольские послания. Пили чай и тосковали по прошлому.

Как-то раз по работе я был в Лондоне. В обеденное время зашел перекусить в кафе и оказался за одним столом с Элеонорой. Мы познакомились, и она, узнав о моем интересе к Православию, повела меня в русскую церковь, настоятелем которой был владыка Антоний. Этот человек дал мне всё: объяснил, что такое Православие, крестил меня в Православной Церкви, венчал нас с Элеонорой и посоветовал перебираться в Россию, мотивируя это тем, что настоящая жизнь именно там. Но главное, в его храме я понял, о чем говорил отец-настоятель на нашей последней встрече. Я понял, что такое благодать. Вернее, сам ее ощутил, бывая на службе у владыки.

Вскоре сложилась благоприятная для меня обстановка для ухода на пенсию. Творческая командировка Элеоноры тоже подходила к концу. И мы уехали из Англии.

И тут, в России, я понял, что такое настоящая жизнь. Не то биологическое существование, которое мы ведем на Западе, а жизнь в полном смысле этого слова; свобода, о которой нам там приходится только мечтать, радость о Господе. Все те ценности, которым мы поклоняемся в Европе и Америке – мусор (по-русски сказал Джон). Главное – понять, зачем ты на этой земле и как ты должен жить, чтобы в конце со спокойной совестью переселиться в вечные чертоги. И всё это я нашел здесь, в России.

Джон, видимо, хотел сказать что-то еще, но я прервал его – надо было идти готовиться к службе.

Со времени нашего разговора с Джоном прошло почти двадцать лет. За эти годы всё изменилось. Русская Церковь укрепилась, а вместе с ней изменилась и наша страна. Промышленно поднялся Китай. В новостях есть информация о том, что ежедневно на православных сайтах сидит около ста миллионов китайцев. Евангелие свободно лежит в китайских отелях. В Европе, наоборот, отовсюду убирают христианскую символику. Запад поклоняется новому идолу – однополым бракам и прочим либеральным нововведениям. России объявлены санкции. Идет жесткое противостояние по всем фронтам.

В этой связи часто вспоминаю рассказ Джона о его настоятеле и о том, что даже там, в далекой Англии, он сумел почувствовать, что едино на потребу (Лк. 10, 42): правду Божественного замысла о нас, Промысл и волю Творца о мире и о высшем Его творении – человеке.

12 октября 2017 г.

«Свят, свят, свят Господь Саваоф…»

Как в наши дни обратилась ко Христу жена раввина

Священник Валерий Духанин

Вы смотрели когда-нибудь на карту мира? Конечно, все в школе учились. А знаете ли вы, что у каждой страны, у каждого государства – своя карта мира, весьма отличающаяся от нашей? Посмотрите, например, на карту, подготовленную в Австралии или Японии, и вы увидите, что с точки зрения австралийцев или японцев мы с вами занимаем в мире весьма периферийное место. Каждый, кто создает карту мира, кто получил на это право, ставит в центре мира себя. Было же время, когда на карте мира в самом центре помещали город Иерусалим. И никто с этим не спорил.

Ныне в государстве Израиль христиан не более 2% населения, из них православных – весьма небольшая часть. Три четверти жителей – иудеи, остальные – мусульмане либо люди нерелигиозные. Попробуйте начать проповедь о Христе, и вы увидите, насколько это непросто в Израиле.

Однако вопреки всем препятствиям и заслонам и в наши дни иудеи, равно как и мусульмане, обращаются ко Христу. Зачастую крестятся ночью, тайком от родных, опасаясь публично демонстрировать свою новую веру. А вот какая история произошла совсем недавно.

В 2013 году один престарелый раввин искал своему маленькому внуку няню. Сам раввин происходил из прибалтийских евреев, в Израиль перебрался с семейством, как только сложились благоприятные тому обстоятельства. Так получилось, что предложение стать няней поступило православной христианке Наталье.

Она с радостью согласилась: это давало возможность поехать в Иерусалим, где Наталья никогда не была, соприкоснуться со святыми местами, а заодно обеспечить себя необходимыми для паломничества средствами. Она ехала, не ставя перед собой никаких миссионерских целей. Да и о том ли было думать, чтобы кого-то обратить в Православие, тем более в стране с достаточно жесткими традициями и законами. Наталье хотелось на Святой Земле самой стать ближе ко Господу.

Перед поездкой она спросила благословения у духовника – архимандрита Почаевской Лавры. Тот благословил, только при этом сказал, чтобы она запаслась крещенской водой, взяла с собой много просфор, святой елей, в том числе от святителя Нектария Эгинского – чудотворного помощника при онкологических заболеваниях. Такой неожиданный совет вызывал недоумение, приходилось святынями наполнять целый багаж. Обычно святыни везут в обратном направлении – из Иерусалима в Россию. Но Наталья в простоте сердца исполнила, что было сказано, и, таким образом, отправилась на Святую Землю в духовном всеоружии.

Перелет через два моря, каких-то четыре часа пути, и перед твоим взором открывается Земля Обетованная. Библейские места, дорогие сердцу христианина святыни, и первая из церквей христианских – храм Воскресения, священное место, где Господь принял крестную смерть, был положен бездыханным во гробе, а в третий день воскрес, – всё это удивительно родное и близкое, даже если до этого ты здесь никогда не бывал.

Впрочем, пребывание Натальи в Израиле было не совсем паломничеством. Она ехала трудиться – в семье раввина. Можно представить, сколько людей осудило бы ее за такое решение. Раввину же несказанно повезло: няня оказалась крайне заботливой, ей нравилось, не жалея сил, заниматься с ребенком. В свободные же часы Наталья посещала святые места.

Со временем острая нужда в няне исчезла. Наталью поблагодарили. Расплатились. Но сама она настолько привязалась душой к Святой Земле, что уезжать не хотелось. Она осталась трудницей в одной из обителей, исполняла послушания, посещала богослужения, в прямом смысле дневала и ночевала у святых мест. Душа ее просто парила. Казалось, теперь найдено то главное, ради чего она и приехала. Но Господь подчас устраивает на нашем пути самые неожиданные повороты.

И вот однажды Наталье позвонил тот же самый раввин и обратился с новой просьбой. Оказалось, что у его супруги Тавифы обнаружили онкологию, причем крайне тяжелой формы. Прямо сказать, болезнь была безнадежна. В любой семье такое известие словно гром среди ясного неба. Тавифа испытывала огромные страдания, требовались помощь и уход. Перебрав в уме своих знакомых, раввин достаточно быстро понял, что лучше Натальи в качестве безропотной и терпеливой сиделки он никого не найдет. А смиренная христианка-сиделка, конечно же, согласилась. Мы и не представляем, сколь много раз христианская вера торжествовала за счет простого терпения, смирения и великодушного отношения к ближним.

Состояние Тавифы с каждым днем ухудшалось. Наталья приступила к своим обязанностям без промедления, словно часовой, призванный на стражу. Теперь вместо молитв у Гроба Господня и на Елеонской горе она дневала и ночевала в комнате страждущей иудейки Тавифы. Но надо сказать, молилась она так же горячо, словно была у Гроба Господня или на Елеонской горе.

Тем временем раввин искал человеческих средств, отвез супругу в сопровождении ее верной сиделки в Тель-Авив. Естественно, в самую лучшую клинику, которая только могла там быть.

Да, много похвал льется в адрес израильской медицины, со всех сторон света везут сюда страждущих, надеясь человеческими усилиями изменить состояние безнадежных. Приоткрою секрет: и израильские врачи не всесильны. А в конечном итоге жизнь и здоровье людей – в руках Божиих. Чисто же по-человечески болезнь Тавифы оказалась настолько запущенной, что в операции и терапии ей вежливо отказали. Домой выписали фактически умирать. Горюя о супруге и не зная, что делать, раввин поместил ее в одну из больниц Иерусалима недалеко от стен старого города. В окно палаты отрадно глядели купола православных храмов.

Великое часто скрывается под покровом чего-то простого и безыскусного. Многие значимые в жизни события совершаются в будничной обстановке, так что человек и не успевает отследить, как с ним происходят решительные изменения. Тавифа продолжала страдать. А Наталья, пытаясь поддержать и утешить страждущую, отважилась на весьма смелый шаг – решила читать иудейке Евангелие. Такое желание возникло как-то само собой. Наталья не знала, как иудейка отнесется к этому, но и не знала, что еще предложить для облегчения ее состояния. По простодушию и искренней вере она хотела поделиться самым дорогим, обратилась к Евангелию как источнику личного духовного утешения.

Как и положено, начала с Евангелия от Матфея с его перечислением родословной от Авраама до Христа, что, собственно, с древних времен служило подтверждением для иудеев мессианского служения Спасителя. Рождение Христа от Девы, Крещение от Иоанна, три искушения, заповеди блаженств… Так просто Евангелие вступило в жизнь престарелой иудейки. Тавифа вслушивалась всё больше и больше. Долго молчала. А затем неожиданно сказала, что когда-то давно уже слышала этот текст. Оказалось, что в далеком детстве ей, тогда маленькой девочке, кто-то читал Евангелие. Она и сама не помнила, кто посмел читать запретные для иудеев тексты, но самое главное – она запомнила эти чудные строки, хотя и воспитывалась в совершенно иной среде. И теперь от чтения Евангелия в ее душе наступал мир.

Как часто мы ищем каких-то внешне величественных, мощных чудес, потрясающих знамений. Сила же Божия в том, что благодать действует на душу человека тихо и мирно. Душа соприкасается со святыней – и что-то внутри откликается. И зачем в таком случае яркие знамения? Тавифа просто внимательно слушала, в безмолвии души воспринимала тишину Слова Божия. А Наталья просто читала. И более ничего. Но душа Тавифы стала другой.

В Священном Писании есть такие слова: Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут (Ин. 5: 25). Слова эти, конечно, буквально значат, что когда-то в будущем все умершие телом воскреснут, едва услышат глас грядущего Сына Божия. Но есть в этих словах и смысл иной: мертвые духовно, то есть спящие сном греховным в нашей земной жизни, услышав глас Сына Божия в благовествуемом ныне Евангелии, оживают духовно. И вот оно собственно счастье, вполне возможное и достижимое, – воскреснуть духовно в нынешней жизни, откликнувшись на глас Христа.

Как бы там ни было, но душа Тавифы расположилась к Спасителю. Посредством Евангелия она прониклась глубоким уважением и любовью ко Христу. Наталья же, опять-таки от простого и искреннего сердца, предложила ей, когда будут наступать сильные боли, пить святую воду и вкушать просфоры. Вот так и пригодился багаж, наполненный святынями. Духовник, благословивший набрать с собой столько святынь, может, и сам не предполагал, чем это всё обернется. Как говорят святые отцы, послушание духовнику вершит чудеса. Наталья помазывала Тавифу елеем от святого Нектария Эгинского, и дни ее жизни продлевались.

Происходило в каком-то смысле и вполне явное чудо: вот только что Тавифе было плохо, крайне тяжко, она испытывала сильные боли, но едва принимала святыни, как в считанные минуты наступало облегчение. Это было очевидно в том числе для медперсонала. Хочется сказать, что от медсестер-иудеек не утаилось, что Наталья читает Евангелие. К великому ее удивлению, некоторые из них подходили и с благоговейным шепотом, почти как заговорщики, признавались: «Да, да, мы знаем про Иисуса Христа, но нам запрещено говорить о Нем». Жаль, не заглянуть нам в души этих простых женщин, не увидеть, какими таинственными путями зародилось уважение ко Христу вопреки всем сложившимся обстоятельствам.

В один из дней состояние Тавифы ухудшилось. Врачи считали, что она умирает. Испугалась и Наталья. Как быть? Бросить страждущую на полпути, так и не сподобив самого главного? Наталья решилась на искренний разговор. О чем говорила она? Собственно, Наталья просто высказала то, что было само собой очевидным: Тавифа получала утешение от встречи со Христом на страницах Евангелия, она испытывала облегчение благодаря святыням. Так Господь показывал, где подлинная благодать. И теперь она может приобщиться Христу, приняв таинство Крещения, тогда с ней будет Сам Спаситель.

Тавифа согласилась.

Наталья совершила Крещение сама, мирянским чином. Трижды возлила на голову страждущей воду со словами: «Крещается раба Божия Тавифа во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь». Тавифа радостно улыбнулась и погрузилась в мирный, спокойный сон. Когда она проснулась, на ее лице отражалась удивительная радость, как будто ее душе что-то открылось, как будто она соприкоснулась с чем-то неземным, неизреченным. Она с трудом говорила, но душа ее была умиротворена и радостна. Так побеждена была духовная смерть. Но и смерть телесная робко отступила в сторону – Тавифа не умерла. И теперь, когда время было уже выиграно, Наталья позвала священника.

Что такое пригласить батюшку для священнодействий в израильскую больницу, это надо знать. Чтобы не описывать всех перипетий, скажем кратко: батюшка пришел, начал совершать чинопоследование (целью ставилось не только Миропомазание, но и Соборование), однако достаточно быстро в палату ворвались иудеи, которые буквально вытолкали его и выпроводили из больницы. Видавший всякое священник спокойно сказал Наталье, что недоконченное им довершат ангелы.

Тавифа прожила еще месяц. Наталья уже улетала в Россию, как ей вдруг сообщили, что страждущая умерла. Родственники хоронили ее на еврейском кладбище по иудейским обрядам. Разве могла Наталья этому воспрепятствовать? Но далеко-далеко, в тихих стенах Почаевской Лавры три архимандрита совершали отпевание новопреставленной по православному чину. Пусть и заочно, зато молитва восходила к самым Небесам. Да и все причастные этой истории молились об упокоении души почившей, для которой Христос и Его Царство стали роднее родных, ближе, чем самые близкие.

Тут бы и закончить повествование. Но не могу умолчать. По истечении сорока дней Наталье дано было утешение. В каком-то тонком сне предстала ей душа Тавифы в лике поющих: «Свят, свят, свят Господь Саваоф. Исполнь Небо и земля славы Твоея». Ей было очень и очень хорошо.

Пусть простят меня за то, что история эта подобна какому-то древнему житию. Но на Святой Земле в наши дни немало подобных случаев. Тавифа не сподобилась на земле стать участницей Божественной Литургии и слышать ангельскую песнь, некогда открытую пророку Исаии и повторяемую на Евхаристическом каноне каждую православную службу. Зато душа ее, как смеем мы полагать, как мы надеемся, молимся, принята в небесные чертоги, где стала причастна Небесной Литургии, на которой вместе с ангелами воспевает Святую Троицу.

Не утаим, что раввину, естественно, донесли о неких манипуляциях сиделки с его супругой. Раввин был недоволен. Выговаривал. Отчитывал. Наталья оправдывалась как могла, всей правды не говорила. Но после сорокового дня она, радостная, рассказала про свое видение. Ангельское пение приводится ведь и в Ветхом Завете, что для иудеев может иметь значение. «Душа вашей супруги теперь вместе с ангелами», – подытожила Наталья. «Ну, это благодаря тебе», – сказал довольный раввин. «Нет, не мне, а благодаря Господу», – ответила Наталья.

А теперь подведем итоги.

Во-первых, посеянные в детстве семена Евангелия могут прорасти в глубокой старости. Тавифа, будучи преклонных лет, вспомнила читаемые ей святые строки, ибо в детстве уже от кого-то их слышала. Вспомнила, значит, это произвело на нее впечатление, это отложилось в душе, ведь мы помним из детства далеко не всё, что нам читали.

Удивительно: ей читали Евангелие на заре ее жизни, а затем – на закате дней. И в итоге она – со Христом. Значит, благовестие – слово о Христе – никогда просто так не исчезнет. Зачастую мы очень спешим, словно пытаемся поторопить Бога с Его Промыслом о спасении наших ближних. Хотим увидеть плод сразу, тогда как он, может, появится у самых границ земной жизни того, кому мы проповедовали. В любом случае, труд твой не будет напрасен. Евангелие непременно оставляет след в душе, и спустя много лет, даже десятилетия, это семя прорастет и принесет плод.

И во-вторых, для проповеди Христа не требуется каких-то сложных методик, программ, психологических или ораторских приемов, требуется только одно – самому быть со Христом, оставаться искренним христианином там, куда тебя привел Господь. Искренняя жизнь, посвященная Богу, не оставит равнодушными тех, кто рядом.

Если ты поставлен трудиться у иноверцев, то и это удивительным Промыслом Божиим может обернуться самым прекрасным, чудным служением Богу – спасением души, прозревшей истину в Христовом Евангелии. Главное, сам будь подлинным христианином и ответственно выполняй порученное. Вот такие простые истины.

21 февраля 2019 г.

Как кришнаитка Ананда Рупа вновь стала Ольгой

Петр Давыдов

Однажды на двери астрологического кабинета кришнаитки Ананды Рупы появилась записка: «Кабинет закрыт в связи с моим возвращением в Православие. Чего и вам искренне желаю. Спаси вас Христос. Ольга». О том, как формально крещёная, но никак не просвещённая Ольга Гагушичева стала кришнаиткой и практикующим астрологом и почему вернулась в Отчий дом ко Христу, и что из этого вышло – эта беседа.

Дни лукавы суть, или Такая неправославная православная жизнь

– Ольга, до того, как вы оказались во власти астрологии и прочих прелестей, вы что-нибудь знали о Христе?

– Когда мне был год, родители хотели меня крестить. По словам мамы, тот день выдался очень солнечным, дождя не было, и в церковь решили не ехать: зачем пропадать такой прекрасной погоде – поехали собирать ягоды. А в церковь мы всегда успеем. В том самом походе за ягодами я сильно заболела и болела, как мама говорит, три года. Она мне об этом рассказала, когда мне уже было 16 лет. Я, естественно, поняла: надо идти креститься. Понимаете, вообще без царя в голове. И со мной пошло креститься много родственников. Ну, вот. И на этом было всё мое христианство. А, нет, еще были «знания» о Церкви и Боге, полученные в советской школе. Вообще было намешано всего. Я была комсомолкой, понятное дело. И я помню, как нас предупредили, что ни в коем случае – будет служба в церкви на Пасху – ни в коем случае комсомольцы не должны идти в церковь. А нам было интересно: как же это? Тем более что говорят «нельзя». И мы тогда пошли – сквозь все эти кордоны милиции и активистов-комсомольцев, с повязками и без. Естественно, нас потом завуч вызвал и всех отчитывал, ругал и говорил, что вообще всех выгонит. Но, естественно, никого никуда не выгнал. Как проходило само Крещение, я не помню, потому что это было без должного осознания. Ну, вот просто так. Потом, когда я выходила замуж, было модно венчаться. Повенчались… Мы договорились венчаться в деревенской церкви, ради нас ее открыли, повенчали там, под Череповцом. И, в общем-то, на этом всё. Детей покрестили – и всё. Понимаете, вот это была такая православная жизнь – неправославная.

«Спасибо» прессе

– А когда появился интерес к астрологии? Как он проявился? В какие годы всё это было?

– Это было ещё в школе. Это, наверное, были 1985–86-й годы.

– Когда только-только отворились эти самые «ворота с Запада».

– Разверзлись, скорее.

– И когда в телевизоре стали появляться все эти товарищи…

- Да: вместо генсеков таращили глаза и водили руками маги, экстрасенсы и прочие просветленные личности. Не только ведь в телевизоре: моду на гороскопы поддержали тогда самые массовые журналы – «Работница», «Крестьянка» и т.п. Про газеты и не говорю.

– Как начали в то время мозги пудрить предсказаниями, так и продолжают: это в изданиях низкой пробы считается до сих пор чем-то необходимым.

– Вот почему я газет не читаю – ни местных, ни центральных.

– Получается, вы впервые столкнулись с этим явлением, когда учились в старших классах, и моде на гороскопы, экстрасенсорику и прочую бесовщину сильно способствовали, по вашим словам, средства массовой информации.

– Да. Отдельная благодарность прессе, простите за выражение. И потом появились всякие заманчивые, таинственные «Книги перемен»: гадания, предсказания по звездам, по годам, месяцам. Тогда было интересно. Казалось, что это такое тайное, позволяющее заглянуть в тайну твоей и чужой жизни.

– Не было ощущения, что это – как подглядывать в замочную скважину, нет?

– Это было, знаете, как будто прикасаешься к чему-то великому. Тут дело в неверном векторе: тяга к Богу у каждого есть, но это довольно трудно – следовать в правильном направлении. Гораздо ведь легче что-нибудь такое сделать, что автоматически тебе откроет много тайн, без всяких там трудов и терпения. Мы особо и не парились: во-первых, безграмотные в духовном отношении. Во-вторых, зачем искать Бога у темных бабок и попов, считали советские комсомольцы. В-третьих, если есть уже книги о духовности и гороскопы, значит, полагали наивные мы, они не соврут. В-четвертых, мы же были уверены, что это всё понарошку: поиграем и оставим, без особых для себя последствий.

– Я правильно вас понимаю: вы в то время «на потоке», вместе со всеми прибегли к таинству Крещения и Брака, в основное же время повышенный интерес проявляли к астрологии?

– Да, можно и так сказать. Но главное было – работа, тот самый быт. И жили, в общем-то, хорошо: нужды не было. И, понимаете, вот пришло время, когда ты стала понимать, что как-то не для «этого всего» мы родились, не для бытовой житухи этой. Да, вот чего-то хотелось большего. То есть понять вообще: зачем мы пришли на землю? кто я? что я? Неужели просто родить детей, построить дом – и всё? Это было в начале 2000-х. И вот тогда я стала искать по-настоящему. Я помню, тогда как-то пришла в церковь на службу – крестик освятить. И знаете, как-то мимо всё прошло, тогда я ничего не заметила ни в себе, ни вокруг: ну, служба и служба, ко всему еще малопонятная. А вовне-то уже вовсю: и астрология, и «о тебе расскажут тайное», «тебе откроют твоё предназначение», «тебе скажут и кто ты, и что ты». И я тоже, конечно, хочу! Так я окунулась во всё это. Началось с астрологии. Дальше – Ошо, Блаватская, Рерихи. Всё, весь набор, что был тогда. Это читалось всё-всё и, увы, практиковалось.

«Катехизнула»

– Своим умом дошли или присоветовал кто добрый?

– Держитесь крепче. Астрологию мне посоветовала... певчая (!) из кафедрального собора. Её муж у нас тогда работал. Мы с ней иногда делились своими женскими проблемами. И она сказала: «Сходи, тебе всё там скажут». До сих пор эта вся каша существует у некоторых людей, которые ходят в церковь, я знаю, да-да. И вот меня туда и понесло. «Энергии», «подъем кундалини», это вообще… это, знаете, «по воздуху ходить», как говорится. Не есть, не пить – жуть как туда охота.

Вы понимаете, ну это ж тайна, такое посвящение – «увидеть», «узнать». Я изучала, как увидеть «ауру». Я, помню, сижу в школе на собрании и начинаю видеть, у кого там рога и ещё что-то. Не факт, что я сама это видела: теперь я понимаю. Но тогда казалось, что я вижу. Вот. Я начала видеть энергию в воздухе.

– Это не самовнушение?

– На тот момент мне это не казалось самовнушением. То есть энергии – я до сих пор их просто вижу: в воздухе, например, какие-то, да. Хочу не хочу, оно просто есть. Вот это, видимо, осталось до сих пор. А потом, уже погрузившись в астрологию с головой и ушами, я познакомилась с кришнаитами и с другими культами…

– Вы отхватили, конечно.

– Мда. Я познакомилась с ними и даже получила там посвящение. Я искренне думала, что служу Господу. Я училась у Торсунова, Гадецкого, Рами Блекта.

– Кто это такие?

– Это всё – лидеры деструктивных сект. И я искренне верила, что нужно это знание ведическое давать людям, что они живут неправильно. Стала вегетарианкой. А сначала оно пахнет так вкусно: благовонием. И всеми этими улыбками добродушными, и вот этой любовью и заботой. И «харе, Кришна» читай – будешь счастлив, и все твои проблемы решатся. И ты думаешь: да, потому что беды-то какие – дети тебя не слушаются, проблемы в бизнесе, может, у кого-то по здоровью. Все бегут читать «харе, Кришна» и хотят быть счастливыми.

– Вы говорите, что искренне считали, будто служите Господу…

– Да.

– Но о каком Господе может идти речь у тех товарищей?

– У кришнаитов и им подобных? Это всё подавалось, что Кришна или кто там еще – это единственный бог, что Иисус – это полубог. И вообще эта версия в Индии распространяется до сих пор. Вы знаете, когда я пришла в Церковь, я абсолютно в этом была уверена. Я верила в реинкарнацию. Вы понимаете, это было потрясение. Я ничего про Христа не знала, я не знала про Евангелие. Накануне кришнаитской инициации я попала в Иерусалим. Ну, приехала и приехала – просто ходила на своих ощущениях, на том, что действительно это какое-то светлое, чистое место, что Иисус был великий проповедник – сильный йог, мистик. Вот я сейчас это понимаю, что это были тогда определённые знаки, которыми мне Господь говорил: «Подумай!» Мы там были, наверное, в августе, а в сентябре я принимала инициацию.

– Прихожу в себя и медленно повторяю: вам к астрологу посоветовала обратиться православная певчая?

– Да.

– В ответ на ваши духовные поиски.

– Да ладно вам. Еще не то услышите. Мы с ней до сих пор общаемся, в очень хороших отношениях. Мы это всё вспоминаем и говорим, что надо было этого дерьма всего нажраться. Выражение резкое, но истине соответствует, поверьте. Вообще кошмар, конечно, и это чудо просто, что нас Бог отвел.

Перед выбором

– И как же Он вас отвел?

– Представьте себе: вот я, одна из ведущих кришнаиток, практикующий астролог, веду женский клуб, веду йогу. У нас в 2011-м году умирает свекровь в Череповце. Её мы, естественно, поехали отпевать. Я-то понимаю, что она вроде как крещёная, значит, её надо отпеть: традиция есть традиция. Отпевать – значит, пошли отпевать все в храм. Утром срядились и пошли. И тут я захожу в тот храм, в котором когда-то крестилась, и во мне начинает всё просто переворачиваться… я вообще не понимаю, что со мной происходит. Я на небе и на земле, вот понимаете, и не могу выйти из храма. Все говорят: «Пошли уже, нам надо ехать». Ничего не понимаю, слёзы текут, всё внутри дрожит и четко, ясно, по-доброму призывает вернуться ко Христу, Которого я предала, получается. А сейчас вернулась домой. Я хожу по храму, мне хочется это потрогать, это… Хожу и плачу.

– Значит, Крещение даром-то не прошло? Не просто так?

– Нет, не просто так, выходит. Итак, мы похоронили свекровь, потом приехали домой, зима, каникулы. Я первый раз пришла в храм на Исповедь. Точнее, я не очень-то и соображала, что это за штука такая – Исповедь. Мне надо прийти сюда, и всё. Я с утра поела, попила, помылась, пришла туда, исповедовалась первый раз, причастилась. Мантры перед этим почитала…

– Насчет еды и питья перед Причастием промолчу, но, простите, мантры-то с какого перепугу?

– Да я ж тогда совершенно ничего, ну, вот вообще ничего не знала! Хотя вот после Исповеди… я даже не знаю, как всё это описать. Стало происходить непонятно что. Мантры читать не могу, чётки эти ужасные в руках держать не могу, как на раз начало отворачивать и отрезать, отсекать. Прямо по-живому.

– Получается, вы были поставлены уже перед выбором: или – или? Или ты с Христом, или против.

– Да, только тут это уже было более осознанно. Я ж тесно общалась с кришнаитами, а они ведь все говорят о том, что это всё – об одном Боге, только на разных уровнях. Это вера в невежестве. И, со всеми этими кармами в голове, со всеми реинкарнациями, я сначала вообще не могла понять: делать-то что? Что есть, чего нет на самом деле? Вообще жить-то теперь как дальше? Я поняла сразу, что здесь астрологию не принимают. Я даже боялась заикнуться, что я астролог.

Вологодский санскрит против вологодской доброты

– Вы оставались практикующим астрологом, так?

– Да. Много было передумано за эти дни. Я, наверное, все каникулы просто проревела. Ходила и исповедовала те грехи, которые я помнила и осознавала: с детства какие-то, с юности. Три раза я причастилась. И так как на улице, где был мой кабинет астролога, был Никольский храм, я стала заходить в эту церковь. И поговорить-то хочется – а не с кем. Не знаешь, как здесь к людям подойти вообще. Причём, представляете, когда человек изучает несколько вер, какую-то другую культуру, это ж всё сложно: я пришла сюда и говорила на полурусском-полусанскрите. Тогда я поняла, что за «базаром» придётся следить…

– Причём санскрит звучал в варианте вологодских кришнаитов. Окающий кришнаит – как мило.

– Очень. И вот женщина, дежурная в храме, говорит мне что-то, а я только буквы понимаю, в слова соединить не могу. Потом отчетливо уже слышу: «Вы не хотели бы сходить на Исповедь, причаститься?» Отвечаю: «Я уже была». Она говорит: «Да? А вы готовились?» – «Нет, а как надо готовиться?» Оказывается, надо говеть, надо молитвы прочитать, надо попоститься. А я мяса не ем – что мне поститься?

– По-доброму отнеслась к вам, да?

– Да, спаси ее Господь за это. Я тут же молитвенник свой первый купила, записала, от какой страницы до какой надо прочитать, в какой день чего… Пришла домой, начала читать молитвослов, и не могу передать, что происходит: с одной стороны – санскритские мантры, с другой – неизвестные, но родные звуки речи, на которой мы уже тысячу лет обращаемся к Богу. Читаю мантры – отторжение, читаю молитвы – практически всё понятно, и свет в душу льется.

– С церковнославянским языком не было трудностей?

– Было почти всё понятно. Причём тогда, мне кажется иногда, было понятнее, чем сейчас, когда читаешь по памяти уже, не так внимательно, не с такой любовью… А тогда – вчитываешься в каждое слово, и оно прямо вот в тебе звучит, в сердце. Еще я с ужасом вспомнила, что сменила во время оно имя Ольга на «Ананда Рупа», т.е. «Пристань вечного покоя» или что-то в этом роде. У меня и паспорт был с таким именем. Пришла в паспортный стол, так и так, говорю: девки, отдайте мне нормальное русское имя. Они, хоть и ко всему привыкши, стараются быть серьезными, но плечи трясутся от хохота, и носом шмыгают. Ладно, вместе посмеялись – дали мне нормальный паспорт.

Беги, девка, обратно: без Бога жизни нет!

– С чем бы вы сравнили ваше возвращение к Богу?

– Далеко ходить не надо – только вспомнить Евангелие от Луки, 16-ю главу. Да-да, ту самую притчу о блудном сыне. В моем случае – дочери. Когда я прочитала сердцем молитвы, это был уже конец моим странствиям на страну далече. Теперь уж ни о каких мантрах речи не было – только о доме, о Христе. Там тепло, там тебя любят по-настоящему.

– Какое впечатление у вас сложилось после контактов с силами, которые, мда, «вдохновляют» астрологов и их братьев по разуму?

– Когда я «консультировала», зачастую было так, что ты говоришь человеку далеко не то, что ты видишь в гороскопе. То есть какие-то вещи – они просто реально приходили. Какие-то мысли, и человек их подтверждает. А потом уже, оглядываясь назад, я понимала, что вряд ли это мне шептали ангелы, вряд ли это шло от Бога. Это, скорее всего, шло от совершенно других сил – для того, чтобы дать мне укрепиться в своей значимости. Ведь человек, который занимается таким делом, чувствует себя выше других, в нём гордыня есть. Несмотря на то что я пыталась быть смиренной, но это было не смирение – я это сейчас понимаю.

– Много людей приходило?

– Много. Причём приходили... из Церкви, приходили регенты! Я тогда смеялась и говорила: «Девки, что вы-то ко мне идёте? У вас же должно быть всё хорошо». Но тем не менее приходили. И причём одну женщину я, получается, вернула в храм. Она поёт в храме, всё хорошо.

– Это не та самая, которая посоветовала вам обратиться к астрологии?

– Да, она.

– И она потом попала к вам?

– Да, как к астрологу.

– И вы её вернули в храм?

– Да, я ей говорю: «Беги обратно! Без Бога жизни нет».

– Вы это ей прямо на приёме сказали?

– Да, да, вы понимаете, в отличие, например, от очень многих сектантов, я не пыталась всех затянуть в «свои ряды». Просто думала: ну, пусть они на этом своем уровне ходят в церковь. Лишь бы шли к Богу. Я искренне верила, что служу Богу. Что показываю дорогу. Было желание служить, поэтому, думаю, Он и привел меня сюда, увидев, что хочу служить Ему. Я читала про обращение Савла, князя Владимира, я тоже пережила что-то подобное.

– Досталось вам.

– Было дело, да. Много было звонков, приезжали: «Ты вернись, ты предаешь гуру». Но почему же они не говорили, что я Христа предала, когда принимала посвящение?! Все лекции этих проповедников «о чистой жизни», «о йоге» – это все обман, и проповедуют там вовсе не о том, что говорится словами. Так что моя несчастная астрология была своеобразным протестом. Глупо, конечно, но всё же.

– Что заставило вас прекратить все эти практики?

– Прежде всего – ощущение того, что я предатель. Очень хорошо представляю себе третий крик петуха в иерусалимскую ночь, греющихся у костра людей, ожидающих окончания разговора во дворе дома Каиафы. С одной стороны – это чувство, с другой – я почувствовала себя в храме наконец-то дома, у Бога. В голове – карма и реинкарнация, а внутри чувствуешь, что Бог – здесь. У нас был женский клуб, где обсуждали Бхагавадгиту. Когда пришла в Церковь, поняла, что больше не могу говорить об этом. А девчонки меня поняли: «Хорошо, и мы тогда пойдем в храм». Такая радость была. Что-то очень русское есть во всем этом: «А, и мы с тобой тогда – хватит этой фигней маяться». И смех, и грех, и освобождение от греха.

Не розы: жабы по феншую

– Были еще препятствия на пути ко Христу?

– Темные силы мешали. Я поэтому и хотела пообщаться с вами об этом в храме или рядом с ним. Я потеряла все, чего достигла материально. В той жизни ведь была установка: если ты духовно богат, то богат и материально. А я все потеряла. Был очень трудный финансовый период в жизни, проще говоря, денег просто не было. Еще проще: однажды наступил день, когда не было 20 рублей на билет на автобус до монастыря, куда я ходила на службы.

– Как справились с этим?

– Так ведь Бог-то не оставляет! Одна история, помню, ужаснула: женщина, читавшая мантры, в течение года получила столько денег, что смогла купить себе недвижимость на далеком теплом море. Очень богатой стала. Но она сделала аборт на восьмом месяце: не хотела «плодить нищету», наверное. Это меня, знаете, убедило, что деньги в жизни – не главное. Помню слова святителя Николая Сербского: «Не бойся: немногие сошли с ума от бедности – больше обезумевших от богатства», – по-моему, это тот самый случай. Когда денег полно, будешь ли думать о Боге?

Потом, очень юмор и ирония помогают. Мне теперь все эти гороскопы и т.п. просто странны и смешны. Вот, в Интернете изучают силу камней. Я тогда верила в этот бред, а сейчас мне смешно: «Положи сапфир в изголовье алкоголику, и он перестанет пить», «жаба по фен-шуй: поставь – будут деньги»…

Ну, и потом, бедность не означает, что надо сидеть сложа руки. Сейчас мы занялись производством натуральной косметики. Не нефть с алмазами, конечно, но, слава Богу, нищету преодолели. Так что горевать тут не стоит.

Такие разные преемники апостолов

– Это материальная сторона трудного пути домой. А духовная была?

– В 2012-м г. я пришла в Церковь, а астрологию полностью оставила только в конце 2014 г. Мне один батюшка (!) сказал: «Ты от этого кормишься, ну и кормись».

– Оп-па.

– Говорила же вам, что много чего интересного услышите.

– Это не столько интересно, сколько грустно.

– О, да. Ладно, потом я пошла учиться на катехизатора, окунулась, можно сказать, в церковно-профессиональную среду, и не все из «профессионалов» соответствовали моим, и не только моим, представлениям о христианских идеалах… В общем, было много искушений на пути к Богу. Я думала, зачем все это, зачем все это мне видеть? С помощью настоящих священников удалось все-таки справиться, слава Богу, с этими гадостями.

– Я не уверен, что найдется очень много людей, которые, столкнувшись хотя бы с долей ваших испытаний – как материальных, так и духовных – столь настойчиво продолжали бы оставаться в Церкви. Как вы справились с тем ужасом, который увидели, испытали в самой Церкви?

– Христа предал не только тот, кто грелся у костра во дворе у Каиафы – был и еще один предатель. Первый стал апостолом Петром, а второй – несчастным Иудой. Убеждение в том, что все мы можем повторить путь апостола Петра, и помогает мне. Тем же, кто повторяет путь Иуды, судья – Бог.

– Какова была реакция на ваше возвращение к Богу у близких?

– Тяжело было. У меня дома муж, сын, дочь, которые поддерживали астрологию и прочее. Как мне сказать мужу, как мне сказать всем, что я не могу больше это выдержать, что это всё больше не мое? Муж у меня тоже мантры читал. Вообще беда, короче. Но осознание того, что я вернулась к Отцу, было сильным, оно и победило в конце концов.

Дочка в Церковь ни ногой после Исповеди у одного священника. Сын видел пьянство среди священников, поэтому тоже не ходит в храм и против того, что я хожу в храм. У меня слетели розовые очки в отношении жизни, говорю сыну: «Иди, зарабатывай!» Ему это не нравится… Муж редко ходит, на Пасху, молится дома.

Читайте классику, люди!

– Какие книги вы читаете?

– Читаю много, слушаю разные лекции, нашла диспут отцов Олега Стеняева и Андрея Кураева с кришнаитами и Ко, вот это да, очень пригодилось. А еще я погрузилась в нашу классическую литературу. Читаю и изумляюсь: даны практически все ответы на мучающие людей с незапамятных времен вопросы – чего ради мы тогда в астрологию да секты перлись?! А если внимательно читать Псалтирь или Притчи Соломона? Это же кладезь, источник чистейшей воды. Люди, мы имеем такое богатство у себя под носом, а вместо этого часто гоняемся за ломаным грошом в навозе!

– Насколько я понимаю, сейчас вы были бы не против обратить внимание людей на особую осторожность в духовных поисках.

– Конечно! Хочется сказать людям: начните жить осознанно, задумайтесь! И, пожалуйста, не бегите по любому поводу к астрологу. Увы, мы не хотим брать ответственность на себя, перекладываем ее на других людей. Так проще: пойти и спросить: «Что мне делать? Выходить замуж или нет? Рожать или нет?» Или вдруг начинаем везде искать какие-то знаки. Это же склонность к элементарному язычеству. А надо полностью положиться на Бога, предаться Ему в руки, и тебя никто и ничто не лишит Его любви: ни внешние трудности, ни иудины грехи. Искренне всем нам желаю спасения.

7 сентября 2018 г.

«В Русском Православии моя вера обрела ясное выражение»

Иерей Кристофер Хилл

Публикуемая ниже статья – рассказ о том, как и почему британский студент стал священником Русской Православной Церкви.


«И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать» (Повесть временных лет). Эти слова русских послов описывают их переживания во время православного богослужения в величайшем христианском храме Святой Софии в Константинополе, и с ними они предстали перед великим князем Владимиром.

Владимир, принесший христианскую веру своему народу в X веке и позже признанный святым Русской Православной Церковью, сегодня видимо явлен москвичам и гостям столицы России: величественный памятник ему был недавно воздвигнут напротив Кремля. Бабка Владимира, княгиня Ольга, тоже приняла крещение, но это было ее частным делом, а не государственной политикой. И ни языческое прошлое князя (когда он упивался битвами и предавался пирам, имел множество жен и наложниц), ни тот факт, что его крещение имело и политическую подоплеку (принятие Владимиром религии жены – византийской принцессы Анны – значительно поднимало его в глазах ее брата и потенциального союзника – Василия II), не делают опыт переживания красоты православного богослужения менее истинным – и таким он остается для многих людей, принявших осознанное решение присоединиться к восточной Православной Церкви.

Точно так было и в моем случае.

Впервые я вошел в православную церковь в сентябре 1984 года. Тогда я в числе примерно двадцати британских студентов приехал в провинциальный российский город Воронеж, чтобы погрузиться на десять месяцев в русский язык – это было частью нашего курса обучения. Один из моих любимых русских писателей – Федор Достоевский (второй – Николай Гоголь), и из любопытства я решил посетить храм Церкви – экзотичной (как мне тогда казалось) и радикально отличавшейся как от католичества, так и от множества протестантских деноминаций и наполнявшей труды Достоевского богословски и философски.

Возможно, мое впечатление от православного богослужения не было столь драматичным, как у послов в Константинополе тысячу лет назад, но все же оно было сильным и незабываемым. Это было тем, что греки называют καιρός – момент времени, когда внезапно приходит проникающее озарение, инстинктивное осознание сопричастности.

Честно признаюсь, я мало что понял в символизме литургических действий бородатых священников, облаченных в тяжелые ризы, как и в словах сопровождавшего богослужение хора. Конечно, величественное пение, аромат ладана и лучистые краски икон и облачений были таким разительным контрастом с серой, однообразной реальностью советской городской архитектуры вокруг.

Однако более всего меня поразило ощущение единства при богослужении. Вверх, к небу, уходил иконостас с образами не только Христа и Девы Марии, но и множества святых, приобщившихся к небесной славе. Внизу – сплоченная масса в основном пожилых женщин (хотя среди них было и несколько молодых мужчин), все время осенявших себя крестным знамением, – и все были обращены к алтарю и иконостасу. Эти два элемента – святые, изображенные на иконах, и верующие под ними – составляли единое целое, Церковь Торжествующую и Церковь Воинствующую, «небо на земле». С этого дня я не мог дать лучшего совета людям, интересующимся Православием, как просто поприсутствовать на богослужении Православной Церкви, чтобы ощутить это единство верующих, объединенных в Тело Христово. Я стоял в заполненном народом храме, люди сзади время от времени трогали меня за плечо, прося передать свечи к иконе Христа или Божией Матери, святителя Николая, святителя Митрофана (почитаемого в Воронеже святого) и других. Я сначала не мог понять, что свечи надо передать к подсвечнику перед иконой святого. Для русских православных христиан святые – не какие-то далекие фигуры, но живые близкие друзья, и их заступления мы просим у Бога.

Когда я вышел из церкви в тот день, то захотел узнать обо всем этом больше. Но шел 1984 год – время, когда Церковь в Советском Союзе пребывала в социальном гетто, игнорировалась властями или изображалась антирелигиозной пропагандой этаким бастионом предрассудков и обскурантизма. На Пасху главный храм города окружали комсомольские активисты, препятствуя людям войти. Нельзя было найти церковную книжную лавку или церковную библиотеку. Церковь не могла заниматься благотворительностью или открывать образовательные заведения. Всё это стало возможным много позже. Я мог только вести прикровенные беседы с верующими, чтобы понять, что же для них значит Церковь.

Все десять месяцев, что я пробыл в Воронеже, я посещал тот же храм, стараясь лучше разобраться в богослужении, даже переписал себе в блокнот слова Символа веры и молитвы Господней, начертанные с внешней стороны храма красивыми рельефными буквами на архаичном церковнославянском языке. И лишь незадолго до своего отъезда я получил возможность побеседовать с православным священником – отцом Даниилом, который посоветовал мне, если я серьезно настроен присоединиться к Церкви, встретиться с главой епархии Русской Православной Церкви в Британии митрополитом Антонием (Блумом). Я был очень заинтересован всем этим, и мы даже договорились встретиться с отцом Даниилом еще раз, но, когда я пришел, работники храма сообщили мне, что наша встреча по определенным обстоятельствам невозможна. Кто-то из «органов», очевидно, провел с батюшкой беседу о его общении с иностранцами.

Вернувшись в Англию, я с жадностью принялся за чтение книг об учении Православной Церкви, наиболее важной из которых была классическая книга митрополита Каллиста (Уэра), вышедшая в 1963 году, – «Православная Церковь» (ее потрепанный экземпляр со множеством заложенных страниц я все время держу при себе). А когда наконец я достаточно овладел русским языком, то принялся за богословские книги на русском, в то время, к сожалению, недоступные для большинства русских.

Впоследствии, уже будучи аспирантом, в Оксфорде я присоединился к Православной Церкви. Я не стал бы называть себя «обращенным» (или «конвертом», как в шутку говорят русскоязычные христиане о перешедших в Православие), поскольку именно Православная Церковь, и в частности Русская Церковь, всегда была моим единственным духовным домом. Как большинство представителей моего поколения, я был крещен в Англиканской церкви, но это была церковь, которую я посещал только ради свадеб и похорон.

Я вырос в Манчестере и не помню себя неверующим, но только в Русской Православной Церкви моя вера обрела ясное выражение. И вот еще о чем мне хотелось бы сказать: став чадом Русской Православной Церкви, я смог глубже и с большим пониманием рассмотреть свое английское христианское наследие. Летом 2015 года я посетил погребения двух великих англо-саксонских святых – Кутберта и Беды Достопочтенного, покоящихся в Даремском соборе. Чувства, которые я испытал там, очень близки к тем, что я переживал во время многочисленных паломничеств к мощам преподобного Сергия в Троице-Сергиевой Лавре. В обоих местах я ощущал благоговейный трепет и одновременно чувство возвращения в родной дом, в котором обитают подвижники, потрудившиеся во Христе в Его Церкви.

Моя первая встреча с Русским Православием произошла 30 лет назад и вывела меня на стезю служения православным священником – это произошло тоже в России, уже после падения коммунизма, в начале 1990-х. На протяжении этого пути я пережил не одно озарение, не один момент истины – καιρός, явленные мне через встречи с людьми или события. Многим мой опыт может казаться личностно обусловленным выбором, особенно тем, кто видит Русскую Православную Церковь только сквозь призму политической культуры, в которой она сейчас живет и действует. Я предпочитаю уподоблять жизнь Русской Церкви океану: его поверхность порой бывает спокойной, порой штормит, и тогда его воды закручивают вихри, но в глубине его – духовная гармония и красота, которые невозможно не напрягаясь увидеть снаружи. Конечно, на чисто человеческом уровне и в Русской Церкви есть несовершенства, как в любой организации, но она – дом и семья, мой дом и моя семья, которая никогда не будет оставлена. А тем, кто хочет узнать жизнь Русской Церкви глубже, достаточно последовать простым словам Евангелия, которые привели меня сюда: «Пойдите и увидите» (Ин. 1: 39).

Перевел с английского Василий Томачинский
Moscow Expat Life
27 июля 2017 г.

«Жизнь каждого человека есть дар Божий»:

Долгий путь швейцарского католика в Православие

Швейцарец Пьер Хааб, разочаровавшийся в католицизме, отдавший дань буддизму, индуизму и другим остромодным восточным учениям, а ныне – иподиакон Крестовоздвиженского Собора в Женеве, откровенно рассказывает о своем обращении.


– Не могли бы вы сказать несколько слов о вашей семье, образовании и о том, как вы решили стать православным?

– Я родился в слаборазвитой стране, страдающей от нищеты и голода, в которой мрачные тучи все время закрывают небеса – все это в духовном плане, конечно.

Я говорю о Швейцарии и, в частности, о городе Женеве, центре международного масонства и банковской вселенной, цитадели мракобесной ереси и материалистическом мегаполисе, наслаждающемся незыблемым и убаюкивающим комфортом, который с легкостью ограждает от множества трагедий, составляющих повседневную жизнь человечества.

Мои родители воспитывали меня в римско-католической вере, которую они унаследовали от своих предков, за что я им бесконечно благодарен, так как с самого детства они прививали мне основы христианского Откровения, а именно – веру в Бога, догматы, а также необходимость молитвы.

Мы были, что называется, «практикующей» веру семьей: ходили к мессе по воскресеньям и в праздники, а молитва была частью нашей повседневной жизни (по крайней мере в течение десяти первых лет моего детства). Мой отец, журналист, посвятил свою профессиональную жизнь защите угнетенных и справедливости. Что касается моих родителей, они сделали все возможное для преемственности религиозного воспитания в нашей семье.

Что же касается собственно Церкви, назовем её настоящим именем – папизм, все оказалось несколько по-другому. Будучи ребёнком (в 1950-е годы), я чувствовал себя органично в религиозной обстановке: молитвы на латыни, например, не представляли для меня какой-либо особой трудности. Хотя вера и была для меня верой по послушанию, я задавал много вопросов, на которые взрослые – мои родители и священники – не могли ответить. А если и отвечали, то с улыбкой, снисходительно, полагая, что «я слишком глубоко копаю»: мне давали понять, что важно было просто наилучшим образом исполнять обязанности, предписанные моралью. И я решил, что получу ответы на свои вопросы позже, в самостоятельном поиске и изучении источников, из которых и проистекает мораль. Насколько позволяют судить мои детские воспоминания, я всегда был голоден в познании Истины.

Я пребывал в таком ожидании, когда, в самом начале моей юности, на Западе произошло важное событие, настоящая революция в папизме, поворот на 180°, которая продолжается и по сей день: это II Ватиканский Собор 1962 года. В течение нескольких месяцев, или двух-трех лет в некоторых случаях, целый свод правил, формировавшихся на протяжении веков живой и повседневной реальности западного христианства, был отменен, объявлен недействительным и устаревшим и даже отчасти запрещен: в одно мгновение объявлен неживой и пыльной областью археологии. Например, во время мессы алтарь и священник отныне должны быть развернуты в противоположную сторону (то есть лицом к верующим); латынь, изначальный язык литургии на Западе, объявлена запрещенной; воскресная месса перенесена на вечер субботы, чтобы дать верующим возможность покататься на лыжах или поспать в воскресенье; сутана (церковная одежда священника вне богослужения) признана ненужной; все посты (литургический, Великий пост и пятничный) отменены; на литургии Евхаристические дары таинства подаются верующим мирянами мужского и женского пола (чтобы «облегчить» священнику его «работу»); и т.д., и т.п.

А в целом, просто болезненная жажда изменений: преемственность больше не поддерживается, она стала предвестником смерти. Нестабильность стала нормой, вместе с основным, неизбежным ее следствием – самодовольной уверенностью, что мы бесконечно превосходим, благодаря нашей современной цивилизации, все то, что пришло к нам из прошлого: люди в древности были грубиянами и хамами, не так ли? И мы, мы являемся флагманом эволюции... Или, по выражению Ницше: «‟Счастье найдено нами”, – говорят последние люди, и при этом моргают». Лозунгом этой революции стало «l’aggiornamento» («привести в соответствие с требованиями современности», «обновить» – итал.), т. е. приведение Церкви в соответствие с миром, что подразумевает, что она обречена постоянно «бежать за ним» (поскольку он всегда будет впереди неё в своей собственной сфере).

В этом контексте я не получил ни одного ответа на те вопросы, которые я задавал, и не обнаружил никаких внутренних ориентиров.

Так я начал мало-помалу дистанцироваться от Церкви, называемой «католической». Это, кстати, совпало с общим ослаблением, на социальном уровне, религиозной жизни: до II Ватиканского Собора большинство людей, даже самые неактивные, за исключением отъявленных атеистов, участвовали в церковно-социальной жизни, приходя на воскресную службу. После собора новый стандарт вседозволенности и личного комфорта очистил церкви от большинства верующих.

Так начался для меня длинный, очень длинный период поиска. Римское католичество не могло предложить ничего существенного и сводилось к безвкусной внешней морали, я же вслепую искал что-то, что могло ответить на мои вопрошания.

В возрасте 17 лет я открыл для себя книгу, которая стала для меня словно окном в том сумраке, в котором я находился. Озаглавленная «Духовность индуизма» и написанная востоковедом мирового уровня, она показала мне, что существует язык, который говорит о внутренней реальности человека, той, в которой обретались мои вопрошания. До тех пор мое приближение к духовности или мистике проходило в рамках папизма, и единственным впечатлением, которое у меня сохранилось от него, были сентиментализм или внешняя ограниченная мораль. Это открытие пробудило во мне интерес к восточным религиям – во-первых, индуизму (йоге и метафизике), а затем и к буддизму и суфизму, – а также к эзотерике в целом.

Однако в те же годы мне было дано испытать бесценный дар Промысла: присутствие русской православной церкви, чьи золотые купола, Божией милостью, возвышаются над городом уже на протяжении 150 лет. Они подавали мне знак с детства, но прежде я никогда не бывал внутри здания.

Так, например, когда я учился в коллеже, я несколько раз оказывался на всенощной в субботу вечером. Глубокое спокойствие этого места, полумрак, освещенный только свечами с ароматом ладана и обернутый в псалмопение, были для меня оазисом в пустыне этого мира. Единственная проблема была в том, что я не понимал ни слова из всего того, что говорилось или пелось, и поэтому я оставался вне реальности службы, без каких-либо средств соединиться с ней. (Я даже пытался, один-единственный раз, принять участие в воскресной литургии; но, открыв дверь, очутился перед плотной толпой, заполняющей весь неф, и клиросом, громогласным, как в опере, – все это было для меня настолько непохоже на атмосферу всенощной, что, испугавшись, я тут же закрыл дверь и ушёл [улыбается]). Так что в тот период я не был готов к этому первому соприкосновению с Православной Церковью.

Эти искания, ставшие настоящим квестом, сопровождали меня все время моей учебы в университете и даже после нее. В общей сложности, в таких блужданиях я провел более 15 лет.

Между тем я женился, и мы с супругой продолжили эти поиски вместе. Надо сказать, что спустя несколько лет – оставаясь при этом открытыми и восприимчивыми ко всем видам религий – мы решили, из «духовной честности» и внутреннего стремления к Истине, приняться за изучение христианства. Но на этот раз – приближаясь, насколько это возможно, к «источнику», что де-факто означает – к традиции отцов, то есть Православию. Здесь мы открыли для себя язык, который нас полностью поглотил и который ответил на наши внутренние ожидания.

Однако, в результате наших многолетних заблуждений, основой мы, в духовном плане, по-прежнему почитали другие восточные традиции, рассматривая духовную жизнь, как своего рода западный потребитель в супермаркете, который складывает в свою корзину все, что ему нравится или что его привлекает в том или ином отделе.

Следует также упомянуть, что в те 1970-е и 1980-е годы набирала популярность новая, «спиритуалистическая» тенденция, которая, как казалось, соединяет благодать различных религий и которую можно обозначить выражением, используемым в настоящее время – трансцендентальное единство религий. Говоря простыми словами, это означает, что все религии обладают только внешними различиями (экзотеризм), связанными с историческими и культурными причинами, но по мере приближения к внутренней и метафизической доктрине – эзотерике – мы все больше встречаемся со схожей и уникальной духовной реальностью, Божественной реальностью. Стало быть, все религии равны. Такой образ мыслей по-прежнему актуален, но в то время для молодых людей, ищущих ответы на свои вопросы, как и мы, он стал откровением, необыкновенным и решающим, внесшим ясность, столь необходимую для общего духовного развития человечества.

Основным следствием, если принять такой подход – рассматривать эзотерические учения всех религий как проявление одной и той же метафизической реальности, – стала возможность переходить из одной религии в другую, следуя своим настроениям или в зависимости от времени суток, не сталкиваясь ни с какими противоречиями или несоответствиями; а если какой-либо аспект, моральный или практический, одной из них казался неприемлемым или непонятным для собственного личного видения, достаточно было ему приклеить ярлык «экзотеризма», то есть идеи, содержащей ограничения и предназначенной для нужд «непосвященного» народа, которую можно не принимать в расчёт. Это было очень удобно и комфортно для интеллектуала, каким был я... Но в то же время, несмотря на то, что богатство этих восточных учений меня соблазняло, я никак не мог найти своего места ни в одном из них: они могли быть привлекательными, но в действительности я не был в них самим собой.

Предоставившаяся возможность поехать в Грецию сразу после нашей свадьбы, эта первая поездка, стала для меня решающим опытом: неожиданно я почувствовал себя самим собой, как никогда не чувствовал себя нигде до этого: как в духовной семье или на родине, о которых я всегда мечтал, в сердечном и душевном общении с людьми и в соответствии с моими главными личными устремлениями. Мне не пришлось долго осознавать, что это произошло именно потому, что это была православная страна и что отношение и поведение людей определялось этой реальностью. Мы приняли участие в литургии, где мы также почувствовали себя дома – для нас, франкоязычных, греческий язык оказался даже немного более доступным, чем русский язык. После этой первой встречи мы смогли возвращаться туда чаще, летом, с той же радостью находя там каждый раз семейственность, внутреннюю и внешнюю.

Желая найти свое место именно в религии, в которой мы могли бы жить всем существом, а не только интеллектуально, мы сделали попытку «вернуться» в христианство, но исповедуя его в локальной, западной форме – вместо Православия, хотя оно и есть в Женеве: из-за сомнений в «честности» и «истинности» полагая, что не обращаться к тому, что в то время мне казалось «экзотикой», более соответствует «послушанию». Но вернуться к официальному папизму, невзирая на добровольную попытку, оказалось совершенно для меня невозможно (ввиду причин, о которых уже говорилось).

Именно тогда, в этой ситуации глубокого кризиса, дядя и тетя, сами переживавшие поражение католицизма, предложили нам свою поддержку – просто своим сердечным, семейственным присутствием в этом затяжной растерянности. Так, например, они познакомили нас с «традиционными католиками», другими словами, с теми, кто не принял изменения II Ватиканского Собора и продолжил исповедовать свою религию, как и раньше. Здесь мы обнаружили среду, более сосредоточенную на духовности, создающую условия для умиротворяющей практики благочестия. Однако мы чувствовали себя стесненно в плане богословия, открыв наш дух православной традиции (не говоря уже о нашей восприимчивости к восточным религиям). Мы находились в ситуации, которую можно охарактеризовать как «жонглирование»: на практике соблюдая католические обряды, мысля, как думали мы тогда, в рамках православного богословия (мы произносили Символ Веры без Filioque) и принимая даже нехристианские традиции. Хотя все это вовсе не находилось в равновесии, та ситуация компромиссности не слишком смущала интеллектуала, каким я был. Так могло бы продолжаться еще долго, но настал момент, когда Божия Благодать решительно вмешалась в происходящее, чтобы заставить меня перейти от мира идей к реальности, реальной жизни, что было не только вопросом выбора ума, но конкретной направленности всего бытия.

Тогда мне было 32 года, моя жена была беременна нашим первым ребенком, и нам пришлось принять решение, которое должно было определить всю дальнейшую жизнь этого существа.

Мы решили ее крестить. Но в какой Церкви? В папизме? Это было немыслимо. В традиционном католицизме мы находились в убогом положении «отступления» или «протекционизма», «боя силами арьергарда», защищавшего ценности прошлого и считавшегося, при взгляде извне, сектой. Положение, которое может быть добровольно принято на себя взрослым человеком, но казавшееся неблагоприятным для гармоничного духовного развития ребенка.

Поэтому осталось только Православие, с которым мы находились во внутреннем согласии, но барьером перед которым являлся язык. С помощью двух знакомых, франкоговорящих прихожан русской Церкви мы смогли ближе познакомиться и проникнуть в смысл фундаментальных практических основ. Но в то время как, по логике вещей, все должно было развиваться просто и легко, кроме того, приближалось таинство Крещения, я чувствовал что-то вроде паралича: как ни парадоксально, несмотря на мое полное слияние – теоретическое – с православным учением, сила или вес (возможно, страх потерять удобство религиозности с «множественным выбором»?) этого действия мешали мне сделать конкретный шаг. Это было несколько похоже на ситуацию, когда человек ходит вокруг бассейна и хочет искупаться, но не решается прыгнуть в воду. Еще одно доказательство, если бы оно было нужно, что религия – это не выбор одной из интеллектуальных позиций, но выбор жизни во всей ее полноте.

Рождение ребенка своим свершением потребовало от нас перейти от теории к реальности, поэтому мы сделали этот шаг и прыгнули вместе с нашей дочерью, вошли в семью Церкви, и – слава Богу за все! – с тех самых пор нам открылась Истинная Жизнь.

– Что вас привело к Православию?

– Ответ на этот вопрос, главным образом, заключен в положениях, высказанных ранее. Однако я постараюсь дополнить и уточнить то, о чем уже говорил.

Будучи принятыми в лоно Церкви в Светлую Субботу, на следующий день, в Фомино воскресенье, мы причастились Святых Христовых Тайн. После литургии пара друзей, которая была с нами рядом во всех этих действиях, пригласила нас выпить кофе. И там, в тишине этого спокойного места, они спросили нас, наполовину всерьез, наполовину шутя: «Так что побудило вас стать православными?» Именно тогда, причастившись высочайшему таинству Церкви, я осознал глубокое изменение, начавшее происходить во мне: на протяжении всего этого длительного периода поиска – более 15 лет – когда я бродил в поисках ответов, определенности и места, где я мог бы бросить духовный якорь, я постоянно подвергался действию центробежных сил, которые рассеивали меня, деморализовали и мешали мне внутренне укорениться и прочно и стойко возрастать. Эти скитание и смятение, казалось, не имели конца, меня носило всеми ветрами, и порождали чувство нестабильности и беспокойства, почти тревоги, а также уязвимости, отдававшей меня во власть всех видов внешних воздействий. В этот момент, – и это была величайшая благодать Бога, которую я осознал в тот самый момент, когда я отвечал на вопрос, – я смог в полной мере и с полной истинностью утверждать это так, как переживал это тогда: «Мы чувствуем, что находимся в центре!»

Бесценный подарок и ответ на мое столь долгое и болезненное ожидание, который Бог дал мне в полноте. Она (благодать), прочная, неожиданная, действовала во мне, казалось бы, очень просто, но во всей мощи.

Еще одно изменение: перед тем как принять православие, я испытывал некоторую настороженность в отношении иконопочитания. Мне это казалось действием, слишком сосредоточенном на чувственном опыте. Мой подход к богопознанию главным образом был связан с интеллектом, и чувственному опыту оставалось мало места, так как я переживал его как «отклонение» по отношению к чистоте догмы, как «отяжеление плоти». Как только я был принят в Церковь, я поцеловал иконы – по послушанию. Я подошел к иконе Казанской Божией Матери, которую до тех пор я считал в особенности «неподходящей» для почитания: ее риза мне казалось слишком перегруженной и «барочной» (что объективно не так) и вызывала во мне сдержанную реакцию. И вот, приближаясь к ней, чтобы поклониться святыне, я вновь почувствовал поток любви, исходящий от Самой Святой Божией Матери ко мне, – она наполняла мое сердце и заставила навсегда исчезнуть эту преграду, которая была воздвигнута только с моей стороны, примерно так, как лед плавится в присутствии источника тепла или открывается до сих пор закрытое окно; и с тех пор все иконы для меня – двери, открывающие незримое.

Это происходило одновременно с ощущением центральности, о котором говорилось выше. На самом деле, мое вхождение в Православие фактически полностью открыло мое сердце, чтобы оно стало таким, каким его создал Бог: центром человека и органом познания (Бога и творения), а не только очагом чувств, к которому мы слишком часто сводим его в светском мире. Это «открытие» или «возрастание» сердца происходило, конечно же, постепенно, в соответствии с педагогикой Церкви, которая направляет своих детей на всем протяжении их существования – как дыханием Духа, так и литургическим учением и жизнью любви, разделяемой всеми ее членами.

В этом отношении я пережил знаковое явление в мой первый год в Церкви: я нашел «основание в Православии», но, совершенно невольно, стал чувствовать себя не целиком целостным с ним, как будто часть меня самого, сформированная в папизме, осталась позади и наблюдала, как другая часть меня исполняла обряды Православной Церкви. Эта ситуация неполноты полностью исчезла спустя год, по милости Божией, и в этот момент один образ, интенсивный и живой, был ниспослан мне с особенной силой: я чувствовал себя как растение, которое до сих пор выращивали в тесном горшке, отдельно от настоящей почвы, а его корни развивались и путались по мере их роста, упираясь в стенки сосуда – что соотносилось, конечно же, с моим положением в папизме, ограниченном в своей догматике и отрезанном от полноты, – а затем оно было пересажено в грунт, то есть реальность Жизни, той, которая с избытком даруется в православном Откровении. Однако, как это и происходит в практике садоводства, растение, вынутое из горшка, сохраняет свой «корневой узел» неизменным в течение одного полного года, даже будучи пересаженным, прежде чем оно пустит новые корни по окончании полного сезонного цикла, чтобы они укреплялись и питались в грунтовой земле. И действительно, через год я почувствовал, что связан и укоренен в бесконечной Жизни, от которой до тех пор меня отделяло много препятствий. Таким образом, мне пришлось прожить полный годовой литургический цикл, чтобы почувствовать себя на 100% православным.

Подводя итог: Бог мне подарил и каждый день продолжает мне дарить, по Своей невыразимой щедрости, то, что я искал и жаждал, а именно: Путь, Истину и Жизнь.

– Как и в чем вы видите сходства и различия между Православием и другими религиями?

– Какое сравнение между Христом и Велиаром? Сам Бог, Второе Лицо Святой Троицы, воплотился – Истинный Бог и Истинный Человек, – чтобы спасти человека от его падения, и даровал нам Свое живое Тело, Церковь, чьей Главой он является. Он тот, кто есть Путь, Истина и Жизнь. Именно в Церкви возможно испытать по-настоящему эти три реальности, образующие одну-единую.

Разумеется, в других религиях можно найти различные формы внешне достойного благочестия и мистики и многочисленные примеры веры, вызывающие абсолютное восхищение. (Что касается ересей, берущих начало в христианстве – папизма и различных ветви протестантизма, – это искажение полученной истины, выглядящее, к сожалению, как карикатура, обедняющая истину, а иногда и как кощунство.) Аналогичным образом, в них можно найти успокаивающие и защищающие разум догматы, правила, регламентирующие поведение в его экзистенциальном плане и вносящие определенный баланс в повседневную деятельность.

Однако в других формах религии если и возможно встретиться с мудростью, то с относительной, миром – относительным, или даже сострадание – тоже всегда относительно, везде царит большая Нехватка, или большое Отсутствие… Присутствия Христа, ибо только Его Полнота в состоянии заполнить все – землю, небо и ад.

Например: любовь к врагам в христианстве – это больше, чем нравственная позиция и заповедь. В рамках любого религиозного течения можно постараться развить идеи сострадательного отношения к ближним или отказа от эгоизма и ненависти, но это относится к правилам морали или поведения. В Православии – это заповедь Божия и откровение Самого Христа, над которыми нужно постоянно работать и которые нужно развивать, и которые могут стать действительностью только потому, что являются следствием, свойственным самому Откровению, тому, о котором сказано: Бог первым возлюбил нас, когда мы были еще во вражде (Рим. 5, 8), и потому, что Он дает нам Свою благодать.

Аналогичным образом, то, что касается прощения (неразрывно связанного в своей основе с любовью к врагам): эта особенность и характерная черта христианства (поскольку была поднята до высоты таинства) становится возможной и действительной только потому, что Истинный и Живой Бог – Личность: только личность может простить другую личность, принцип или космический закон этого не могут. И эта тайна простирается ещё дальше. Что касается нас, она открывает нам, какова наша истинная природа, природа личности, а не просто одного из индивидов, набора биологических параметров и побуждений, то есть живой сущности, обретающей свою реальность в полноте и свою идентичность в отношениях с единственным Человеком, Живым и Истинным, который даровал нам жизнь по любви.

Конечно, можно еще долго рассуждать на эту тему. Но чтобы обобщить, достаточно указать на то, что особенность христианского Откровения, в сравнении со всеми другими «религиями», которые обращаются к Чему-то или Кому-то, – то, что она полагает своим краеугольным камнем тайну личности (о которой один из последних святых, отец Иустин Попович, говорил как о самой достойной восхищения и явной).

В рассуждении о данном принципе будет также поучительно отметить, что «Знание», или гнозис, основа и закваска всех восточных традиций и базовых идеологий, возникающих под маркой разнообразных «духовностей», утверждающих, что они берут своё начало в наиболее древних «тайнах» прошлого: философских учениях под эгидой «учителя», теософии, масонстве, неоязычестве и прочих тайных учениях и «исконных традициях», которые все соотносятся с «Мудростью Греков», – так вот, гнозис, таким образом, становится основой для исконного противоречия в положении «современного человека»: он, на самом деле, наихудший из парадоксов, который заставляет поверить в возможность «обрести свободу» через знание «тайной доктрины» – слушая шипение змея с древа с тем же названием, утверждающего: будете как боги (Быт. 3, 5), – который вновь возвращается в детерминизме космических законов и небесных сил, от которых сам Христос пришел освободить нас (ср. Гал. 4, 8).

Этот миф о гнозисе, на самом деле, такой же древний, как и сам Змей: «знание» принесет полное освобождение (даже по отношению к Творцу!), и человек станет господином самому себе – в переводе на язык восточных традиций это дерево, на котором находится змей, имеет название, среди прочих, «кундалини», и считается, что «подъем» (по дереву) должен привести тайные силы к посвящению и, в конечном счете, к «просветлению», т. е. конечному и абсолютному знанию. Крючок Сатаны в данном случае не менее ядовит сегодня, чем был в Раю. Необходимо отметить, что «древо познания добра и зла» знакомит человека с двумя понятиями, принадлежащими миру абстрактных идей, и вводит его в область дуализма, в то время как отношения с Живым Богом и Истиной сохраняют его в Единстве, а именно – в живой взаимосвязи с миром и Тем, Кто может сказать Я есмь Тот, Кто Есмь (Исх. 3, 14).

И все же знание – это благо, ведь оно является первоначальной основой христианского Откровения, так что невежество называется многими отцами «причиной всех пороков», «матерью и кормилицей всех зол», «глубочайшей болезнью души» и т. д., так как, по словам Христа, Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17, 3). Таким образом, речь здесь идет о познании отношений, существующих между человеком и его Создателем, а не о том, чтобы воображать себя независимым от всего и своим собственным богом. Но это знание приобретается только через таинства Церкви и личный аскетизм, и, как это прекрасно сформулировал отец Иустин Попович, в Слове заключен динамический и метафизический принцип знания.

На эту тему тоже можно было бы порассуждать, хотя бы для того, чтобы напомнить, насколько лихорадка знания, в своей острой форме, владела западным человеком на протяжении веков – начиная с Возрождения (язычества) и до Просвещения и позитивизма – до такой степени, что норма обыденной истины, несомненной, непреложной и почитаемой абсолютно, неизбежно сводится к формуле: «Это научно!» – иными словами, это истина, абсолютная и неопровержимая, смещающая в план субъективного впечатления всё то, что раскрывается в Откровении (хотя наука периодически пересматривает собственные выводы и сама признает, что абсолютной объективности не существует, что она находится в зависимости от позиции экспериментатора, но это уже другая история).

Просто напомним здесь, что человек, в основе своей, нуждается в вере, вере во что-то или кого-то, в качестве якоря, позволяющего ему обрести исходную точку координат, и что так называемая «наука» предлагает посредством своей достоверности такое удобное преимущество, предоставляя ему мнимую истину, уже «оболваненную» и «готовую к употреблению», освобождающую человека-потребителя от необходимости размышления, то есть личного опытного исследования – в отличие от христианского Откровения, требующего от каждого аскетизма, т. е. изменения жизни, без чего невозможно сделать истину, которая нам подается, ни своей, ни действительной.

В Православии Откровение человеку тайны спасения дается теоантропным путем, то есть бого-человеческим – от Бога, Который cоделался человеком: не посредством аватара индуистского или монофизитского типа, где Бог воспринял только внешний вид человека, не через «духовное осуществление», когда человек своими собственными усилиями достиг «просветления», которое освобождает его от космических законов причины и следствия.

Реальность христианской тайны в этимологическом смысле этого слова, а именно: то, что находится за пределами речи, то, что не может быть в полной мере объяснено словами, – состоит в том, что Бог – это не космической принцип, надличностный и анонимный, но в том, что Он «philanthropos», «человеколюбец», т. е. в основе своей Друг человека, и что Он проявил себя как Истинный Бог и Истинный Человек (единственный истинный Человек), тот, кто для Иудеев соблазн, а для Эллинов безумие (1 Кор. 1, 23): такой кенозис – самоуничижение и самоумаление до уровня человека – абсурд для Бога, а облечься в плоть, которая есть тюрьма, и прославить ее через Воскресение – это просто бессмыслица для духа, который был освобожден.

Православие – это не одна из религий.

Православие – это Жизнь Божественная, в которую непосредственно вливаются сам Христос Богочеловек в Своем Теле, которое есть Церковь.

Не существует никакого иного места, где еще можно Её обрести.

– Какова религиозная жизнь в Швейцарии?

– Не думаю, что вправе ответить на этот вопрос больше того, что в Швейцарии по-прежнему царит высокая терпимость к исповеданию всех религий.

Что касается Православия, то, Божией милостью, за последние 30 лет несколько храмов увидели свет в ответ на нужды иммиграции, а также новообращенных. Тем не менее они (иммигранты, новообращенные) представляют собой явление, ограниченное в числе, которое само по себе не оправдывает открытие новых церквей.

Если в Женеве, Веве, Берне и Цюрихе или Свято-Троицком монастыре в Домпьере есть свои собственные храмы, в которых регулярно служится литургия, в других местах нет ни возможности регулярно проводить службы, ни получить молитвенное место в собственность, поэтому приходится арендовать помещение или пользоваться гостеприимством какого-либо инославного прихода.

Очевидно, что в западных странах, таких как Швейцария, Православие имеет статус чужеродной религии и воспринимается как некая экзотика. В частности, в Женеве (ввиду того, что Швейцария является конфедерацией) публичные религиозные мероприятия, такие как шествия или колокольный звон в Пасхальную ночь по юлианскому календарю, не разрешаются. Но по большому счету, на фоне того, что религиозность в целом по- прежнему очень сдержанна в западных, светских государствах, таких как Швейцария, а в Европе с каждым годом нарастает все большая дехристианизация общества, на Православие смотрят, когда оно не увязывается с текущими политическими событиями, относительно терпимо… пока.

– Может быть, вы расскажете о церкви в Женеве, в которой вы служите?

– Русская церковь Воздвижения Святого Креста Господня (Крестовоздвиженский собор) является первой православной церковью, установленной милостью Божьей в Женеве вот уже 150 лет. Таким образом, она играла главную, объединяющую роль вплоть до второй половины ХX в для православных верующих разных юрисдикций, установленных в Женеве, или приезжих. В 1946 году Московская патриархия, несмотря на то, что отношения с РПЦЗ в то время были очень напряженные, воздвигла храм, посвященный Рождеству Богородицы, а в начале 1970-х годов была построена греческая церковь Св. Павла, подчиненная непосредственно Константинопольскому патриархату. Затем это продолжилось созданием двух румынских приходов.

Сегодня, однако, несмотря на использование церковнославянского языка в качестве языка богослужений, наша церковь продолжает выполнять свою миссию приема приезжающих иностранцев различных национальностей, а также иммигрантов из России, число которых не прекращает расти вот уже 20 лет. Приходская жизнь здесь очень активна (как для детей, так и для мирян, включая и организацию паломничества по святым местам).

Я пребываю, конечно же, в огромной благодарности перед этой церковью, принявшей меня в Православие, и в бесконечной благодарности перед Богом, даровавшему мне, недостойному, возможность иподиаконского служения. Молюсь, чтобы Он продолжил осыпать ее милостями и благословениями в будущем.

– Какое напутствие вы хотели бы дать нашим читателям?

– Православие – это Церковь, бесценный дар Бога человеку – драгоценная жемчужина, клад бесконечной ценности, укрытый в поле, данный, чтобы он (человек) вошел в Царство, т. е. жизнь вечную, через соединение с Телом Христовым, иными словами, чтобы он познал Бога.

Святой может сделать это и в земной, человеческой жизни; но в любом случае это беспредельное познание и беспредельное откровение Бога не может иметь конца, и только вечность является их мерой. Пусть же каждый православный соразмеряет этот драгоценный залог с его невообразимой ценой, – залог, недостойными получателями которого мы являемся и который всегда будет превышать нашу способность понимания.

Если бы была необходимость в доказательстве того, что Православие – это жизнь, открываемая через Жизнь Живую, а не учение из раздела археологии, одно из всех тех, что составляют бесчисленное множество, – то и сегодня святые напутствовали бы нас той же проповедью, что и в первые века Церкви. Речи святых отцов нашего времени несут в себе то же самое свидетельство, что и речи их предшественников, чудеса продолжают совершаться в наши дни совершенно так же, как и в предыдущие дни, а прошедшее столетие, в числе всех исповедников или мучеников, родило как врачей и старцев, так и юродивых и чудотворцев, которые продолжают нам помогать своим заступничеством.

При взгляде с позиций настоящего времени, Церковь испытывала характерные нападения противника в каждый период своей жизни, и сегодня Православие, всегда пробуждающее ревность Лукавого, знает нападения со стороны мiра, скрытые, но неустанные. Отчасти это происходит через насилие, как в случае с размещением в Косово самой крупной американской военной базы за пределами Соединенных Штатов, что явилось кульминацией той дьяволизации, которую пришлось претерпеть Сербии во время войны, дирижированной не только армиями, но и западными СМИ (ровно то же самое в настоящее время испытывают православные на Украине). Столь же срежиссирована экономическая война, призванная лишить Грецию своей идентичности, превратить ее в простой торговый прилавок, служащий нуждам неолиберальной экономики.

Более изощренна, но от этого не менее коварна и жестока упорная борьба, направленная на повседневное уничтожение ценностей православных объединений под прикрытием «прогресса», «эволюции» и вестернизации-глобализации. В любом случае, происходит ли это через видимое насилие или скрытое, Православие издавна рассматривается Западом в качестве врага, который подлежит устранению: неслучайно во время войны в Югославии австрийский министр тех лет открыто заявил в Брюсселе, придав особое значение своим словам: «Европа заканчивается там, где начинается Православие!»

Самая коварная стратегия заключается, таким образом, в том, что это разрушение осуществляется внутри церковной иерархии с помощью «строителей, которые отвергли краеугольный камень», чтобы посеять, под маской развития и открытости, идеи и взгляды, не соответствующие залогу Откровения.

Все святые современной эпохи предостерегали против этой опасности и обличали появление «пан-ереси», или «все-ереси», по их собственным словам, наиболее пагубной из всех: отказе от верности учению отцов, чтобы следовать «мудрости мира» и духу времени.

Но вот «современный» человек, даже православный, считает себя более духовно развитым, чем люди прежних эпох. По его мнению, тот факт, что святые Марк Эфесский, Косма Этолийский, Игнатий Брянчанинов, Серафим Соболев, Паисий или Гавриил Грузинский и многие другие явным образом представляли экуменизм как наихудшую из ересей, происходит только от их «слишком узкого взгляда» на Православие, или, может быть, эти люди не были достаточно развиты интеллектуально и социально, поскольку с тех пор мы так продвинулись, не так ли?

Чтобы достичь своей цели, отец лжи взялся исказить величайшие истины: надев маску «милосердия» и любви к ближнему, он хочет, чтобы Церковь «открылась», т. е. «стала релятивистской», чтобы стала просто одной из «конфессий». Святые отцы, однако, единодушны в том, что нужно любить больного, но ненавидеть болезнь. Давайте не будем заблуждаться: Иисус Христос вчера и днесь, Той же и во веки (Евр. 13, 18), Его учение живо и не имеет отношения к археологической науке, как и не зависит от условий минувшего столетия. На самом деле, мы уже давно находимся в ситуации, описанной апостолом Павлом: Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху (2 Тим. 3, 4).

Православие – это откровение о том, что жизнь каждого человека есть дар Божий. Тайна, которая превышает способность понимания, но обнаруживает свою разгадку в любви, – тайна, а не опасный продукт биологической, идущей на ощупь «эволюции», прошедшей путь от простейших до обезьяны, которая стала нашим (предполагаемым) предком, и не слепая случайность, лишенная всякого смысла, которая быстро подходит к своему концу (концу жизни человека!), не менее абсурдному в полном небытии; не еще одно звено в цепи «перевоплощений», удобных, когда мы хотим дать объяснение (очень примитивное) судьбе и несчастьям личного существования и несправедливости мира, основанное на законе механики и постоянно отводящее нас дальше и дальше от истинной причины.

От Бога мы получили жизнь. Это означает, что каждому из нас Он подарил начало, выход из небытия, но без конца. И что понадобится, и в самом деле, вечность, чтобы вознести благодарность, достойную безмерного дара, которым наделил нас Бог.

Слава Богу за всё!

С Пьером Хаабом беседовал Авив Салиу-Диалло.
Перевод с французского Оксаны Дьяченко
19 июня 2017 г.

«Я выбежал из костела, сказав, что никогда не вернусь»

Беседа с иереем Сергием Лабунским, бывшим католиком

Священник Георгий Максимов

Мы продолжаем знакомить наших читателей с программой телеканала «Спас» «Мой путь к Богу», в которой священник Георгий Максимов встречается с людьми, обратившимися в Православие после долгих поисков истины. Сегодняшний гость отца Георгия – иерей Сергий Лабунский. Юношеское увлечение европейским средневековьем привело его в католический храм и даже в католический монастырь, но все же он нашел дорогу в храм истинной веры – православной. О своем пути к Православию, о том, чего отец Сергий так и не нашел в Католической церкви, о современных реалиях католичества, важности и значимости христианской традиции, от которой католичество почти совсем отказалось, – беседа с ним.

Священник Георгий Максимов: Здравствуйте! В эфире передача «Мой путь к Богу». Сегодня у нас в студии отец Сергий Лабунский, служащий в Подмосковье. Отец Сергий, не могли бы вы рассказать, с чего начинался ваш путь к вере?

Священник Сергий Лабунский: Спасибо, отче. Сейчас, с высоты прожитых в Церкви лет, я могу оценить свой путь как извилистый и тернистый, но на этом пути мне помогал мой добрый предок – прапрадед священномученик Феодор (Крюков), который вымаливал меня и вытаскивал из очень многих жизненных передряг.

Родился я в обычной светской семье советских интеллигентов, которые никогда Церковью не интересовались, ничего про нее не знали, в принципе имели доброе к ней расположение, но она была где-то вне нашего круга интересов.

Отец Георгий: А вы уже тогда знали, что ваш предок был священником?

Отец Сергий: Мне в старшем возрасте, конечно, рассказывали о том, что кто-то у нас в роду священником был, но на этом все и заканчивалось. Уже сам став священником, я начал раскапывать сведения про своего предка и многое выяснил, и сейчас в Смоленской епархии готовится его канонизация. Но в детстве я о нем ничего не знал и вообще рос в совершеннейшем отрыве от любой религиозной темы. Моя мама придерживалась мнения, что человек должен попробовать многое и сам для себя впоследствии все решить. Поэтому меня и не отталкивали от Церкви, и не тащили в нее. И, наверное, так для меня было правильно. Зная свой бунтарский характер, я понимаю, что если бы меня изначально тащили в храм, заставляли молиться, поститься, то вряд ли я воцерковился бы впоследствии. Церковь как таковая меня привлекала своей таинственностью, мистичностью, тем, что там не было ничего мне привычного, что это был какой-то совершенно иной мир, иные люди… Даже свет другой там был, не то что обычный в квартире или на улице. И, конечно же, меня это все очень радовало.

Но примерно до 14 лет я совершенно не интересовался религией. Однако надо сказать, что бабушка меня регулярно пыталась водить в храм. Ну как регулярно… раз в год, в лучшем случае. И я даже помню, что водила она меня в храм Всех святых на Соколе. Я маленьким мальчиком туда заходил, и атмосфера его на меня произвела потрясающее впечатление: полутемный храм, лики, множество людей, смиренно стоящих, и батюшка такой благообразный – конечно, это очень мне понравилось. Но это были редкие вспышки чего-то такого иномирного в моей повседневности. И это как-то по крупицам складывалось в мое сердце, хотя пока еще не давало никакого результата.

Отец Георгий: Вы сказали, что так длилось до ваших 14 лет. А что случилось в 14?

Отец Сергий: Люди нашего возраста наверняка помнят, что в 1990-е годы по телевизору шел сериал «Горец». Как это ни странно, может быть, прозвучит, но именно он сформировал две основные линии моих интересов в жизни. Это, во-первых, мистика как таковая. А во-вторых, интерес к истории, потому что в том сериале постоянно были эпизоды из далекого прошлого. Второй важной вехой моего становления как христианина стало то, что я начал… прогуливать школу. Мне школа не очень, честно говоря, нравилась, и как-то с ребятами не складывались отношения, поэтому я просто начал прогуливать. Вначале я катался на автобусе: там тепло, сидеть можно, никто не трогает. Но тут пришла зима, контролеры начали ходить по автобусам, билеты проверять. А я, естественно, без билета. Я задумался: «Вот где бы так прогуливать школу, чтобы было тепло, сухо, никто бы не трогал и еще сидеть можно было?» И меня осенило: «Библиотека». В результате я три последних класса школы прогуливал именно в библиотеке. И любопытно, что за эти три года, что я там торчал, ни разу ни один сотрудник библиотеки не поинтересовался, что школьник в явно школьное время делает в библиотеке.

Отец Георгий: Естественно. Кому же придет в голову, что школьник сбежал с уроков, чтобы посидеть в библиотеке?! (Смеется.)

Отец Сергий: Видимо, это никому действительно не приходило в голову. Сидя в библиотеке, я сначала взялся за художественную литературу, но ее мне довольно скоро наскучило читать. Мне захотелось чего-то более реального, какой-то твердой пищи для ума. И, поскольку у меня уже был серьезный интерес к мистике и к истории, именно это и стало моим основным чтением на все три года. В той библиотеке была совершенно неформальная обстановка: приходишь, берешь любую книгу и сидишь читаешь сколько влезет. Я облюбовал себе местечко рядом с полкой о религии и все стоявшие там книжки одну за другой прочитывал. Конечно, там было все: и буддизм, и ислам, и свободомыслие, и христианство, конечно, тоже. Как человек увлекающийся, я очень сильно погружался в те книги, которые читал. То есть читаю про буддизм и думаю: «Это же здорово! Так я, наверное, буддист. Тут же все правильно написано». Потом читаю про ислам и решаю: «Нет, все в руках Аллаха, конечно». Потом читаю про свободомыслие и думаю: «Ой, да ну ее, всю эту религию…»

Но впоследствии меня из этого духовного болота, из этой всеядности вытащила именно любовь к истории. Поскольку я любил не историю вообще как таковую, а конкретно историю средневековой Европы, которая немыслима без христианства, без католичества. И именно эта линия меня вытянула. Именно благодаря ей я определился окончательно со своими увлечениями и однозначно остановился на христианстве, но в католическом варианте, поскольку это была любовь к европейской истории, а не к русской или греческой. И у меня было довольно сложное духовное состояние, потому что я уже понял, что мне нравится и куда мне хочется, но я также помнил, что в детстве меня крестили в Православие, и я считал себя православным человеком, хотя ничего о Православии не знал и не понимал. И мне, конечно, было как-то неловко, что вот так все происходит, что я хочу в католики, хотя сам православный.

Где-то полгода я колебался и потом все-таки пришел в католический храм. Сначала это был костел святого Людовика в Москве, затем кафедральный католический собор Непорочного зачатия. Там меня ждало первое серьезное потрясение – в хорошем смысле слова. Как известно, в этом соборе регулярно проводятся концерты органной музыки. И вот был зимний вечер, уже темно. Я зашел в этот костел, он стоял совершенно пустой. И эти готические своды, теряющиеся во мраке, и звуки органа – видимо, органист репетировал перед завтрашним концертом, – мне это все невероятно понравилось. Я сел на лавочку и думаю: «Все, я отсюда никуда не уйду. Это мое, родное». И впоследствии я нашел в себе силы сделать уже решительный шаг к католичеству. Я стал католиком.

Это, в общем-то, довольно долгая история, как я становился католиком, потому что у нас в России это не так просто. Чуть позже во мне возник интерес уже к католичеству не только как к некоей системе мировоззрения, я хотел как можно глубже в него проникнуть, как можно глубже войти в этот мистический, удивительный мир. Мне захотелось стать католическим священником.

Отец Георгий: Вопрос целибата не смущал?

Отец Сергий: Нисколько. Я как-то это все для себя принял легко и просто. У меня была цель, и я двигался к этой цели. И поскольку я всегда любил «добро с кулаками» и военно-монашеские ордена очень любил, то я разыскал в Москве единственный на тот момент орден – доминиканцев, и у меня с ними началось общение, хотя они мне не очень понравились. Мне хотелось чего-то настоящего, подлинного, а не эрзаца. И впоследствии из общения с этим отцом-доминиканцем Александром Хмельницким сформировалось желание отправиться в доминиканский монастырь. Он дал мне рекомендацию, и я уехал в Фастов – это город в 60 километрах к юго-западу от Киева, – уехал в располагавшийся там доминиканский монастырь, где некоторое время прожил в качестве рostulant'а – по-нашему: послушника. Признаться, это было самое приятное послушание за всю мою жизнь, потому что я не делал ничего. Я валялся на раскладушке в абрикосовом саду и ел абрикосы. Вот и все послушание.

Отец Георгий: Ну а то самое глубокое вхождение в католический мир, которого вы хотели, там произошло?

Отец Сергий: Да. Потому что я гораздо ближе и, так сказать, в повседневной жизни столкнулся со священством, с католической традицией. Правда, с современной католической традицией. Здесь нужно достаточно четко разделять католическую традицию до II Bатиканского собора и неотрадицию, сложившуюся после него. Это серьезная историческая веха, которая радикально изменила католицизм как таковой. Начало конца моего католичества случилось, когда я отправился с группой католиков в паломничество к Ченстоховской иконе Божией Матери.

Отец Георгий: В Польшу?

Отец Сергий: Да. В Польше существует древняя традиция паломничества на Ясну Гору, в монастырь к Ченстоховской иконе Божией Матери. Тысячи людей пешком из разных городов Польши идут туда для поклонения. И моя группа, к которой я присоединился, две недели шла пешком по Польше к этому монастырю. Когда меня зазывали туда друзья, они говорили: «Иди непременно. Прежним человеком ты из этого паломничества не вернешься». И они оказались правы: действительно, прежним я не вернулся. Но, увы, изменился я не в том ракурсе, как они хотели. Потому что там, в процессе паломничества, я мог посмотреть на католичество не в русском или украинском изводе, где оно подвержено сильному влиянию Православия, а на настоящее католичество, как оно есть в традиционно католической стране. И, к огромному сожалению, я вынужден был признать, что оно очень попсово. Каждый день у нас была так называемая рекреация, то есть отдых. И вот мы в этом паломничестве идем целый день, вечером приходим в какой-либо населенный пункт, и местные жители разбирают нас ночевать к себе. Кому не досталось места, тот просто в палатке где-нибудь в поле спит. И, разместившись, мы все вечером собираемся в костеле на мессу, и потом, после этой мессы, собственно рекреация и начинается. Что это значит? Народ быстренько раздвигает лавочки в костеле, образуется танцплощадка, включается попсовенькая музыка, батюшки с паломниками пританцовывать начинают…

Отец Георгий: Прямо в костеле?

Отец Сергий: Да, прямо в храме. Для меня это стало шоком. И когда такое происходило в храмах неоконструктивного стиля, то я еще терпел. Но когда они посмели это сделать в храме XII века, где фундамент еще романский, а крыша уже готическая, и настолько это все стариной дышит… Меня, честно говоря, это совершенно перевернуло, я просто выбежал из того храма, сказав, что вообще никогда не вернусь. За мной побежал мой друг, начал меня успокаивать, в общем, как-то более-менее договорились, но это стало началом конца моего католичества. Потому что с того момента я начал не через розовые очки смотреть на католичество, не через призму своей любви к средневековью, а видеть то, чем это является сейчас. А Католическая церковь сейчас – это фактически церковь победившего обновленчества, где напрочь забыты и оставлены многие традиции. Многое, что было ценно двадцать веков, в конце ХХ – начале XXI века вдруг объявляется просто ненужным. И в частности одна из чудовищных духовных катастроф католичества – это II Ватиканский собор, который на протестантский манер реформировал все католичество до самой его глубины.

К сожалению, это сказалось в первую очередь на благочестии самих верующих. Например, для тех же католических паломников совершенно нормально, сняв рюкзак, положить его на престол и пойти по своим делам. В Православии такое вообще немыслимо. Мы настолько трепетно относимся к Престолу, что даже священник свои очки или молитвослов не смеет положить на него. Не дай Бог на нем что-то лежит, кроме того, что необходимо.

И такое забвение собственной традиции, нелюбовь к тому древнему, что я искренне любил в католичестве, конечно, меня очень сильно расстроило.

Отец Георгий: Это удивительно слышать про Польшу, потому что есть устойчивое представление, что Польша как раз одна из тех стран, которые более прочих стараются сохранить традиции католицизма, где они еще более-менее живы по сравнению с такими католическими странами, как Австрия, например.

Отец Сергий: Меня это еще больше напрягло, честно говоря. Потому что, действительно, если уж в Польше такое происходит, то что же происходит во Франции, в той же Австрии и так далее?! Здесь я начал понимать, что мне путь только обратно в Православие, потому что мне ценно и важно ощущать преемственность веков, мне ценны и важны традиции. Без живой традиции невозможно правильное понимание христианства. Наш опыт Церкви за 2000 лет – это величайшая драгоценность, что у нас есть. И когда все это в угоду сиюминутным новомодным течениям отвергается, отрицается или вовсе выбрасывается, это очень меня ранит. Так я однозначно для себя определил, что мне путь обратно в Православие.

Стоит отметить, что в тот момент у меня очень многое, конечно, строилось на эмоциях, и о догматике как таковой речь пока что не шла, просто потому, что я еще в нее не настолько глубоко на тот момент вник, чтобы вопрос о филиокве или первенстве папы Римского какую-то роль играл. Здесь в основном было мое личное переживание, мои личные впечатления от католичества и факт необнаружения того, к чему я стремился изначально. А впоследствии, когда я уже уехал из доминиканского монастыря, я попал в некий духовный вакуум, потому что из католичества я уже ушел, а в Православие еще не пришел.

Отец Георгий: А что мешало прийти?

Отец Сергий: То, что я никогда близко Православие не видел, не понимал его и не знал. И в этот период мне очень помогли одни очень милые и хорошие люди, которые интересовались латинским обрядом в Православии. Это весьма специфическая тема, ее мало кто освещает, но в Православии существует латинский обряд, и более того – именно наша Русская Православная Церковь Московского Патриархата его и начала.

Отец Георгий: Когда приняла французские приходы в 1936 году. Но в итоге «западный обряд» больше прижился в Соединенных Штатах Америки. В Европе были опыты, в том числе и при поддержке святителя Иоанна (Максимовича), но как-то они закончились не очень хорошо. А в Америке это прижилось и в разных юрисдикциях существует.

Отец Сергий: Да, совершенно верно. В Америке и Австралии, я знаю, существует много таких приходов. Причем там, что любопытно, используется либо переработанная англиканская месса…

Отец Георгий: …«Книга общих молитв».

Отец Сергий: Совершенно верно. Которая была отредактирована Святейшим Патриархом Тихоном и поэтому носит название Литургии святителя Тихона. А также в некоторых приходах используется традиционный дореформенный латинский обряд – так называемый Тридентский обряд. И вот познакомился я с такими милыми людьми, которые этим всем горели, и по сути они мне помогли прийти в Православие, потому что человек, который этим всем занимался, в принципе изначально и ставил своей целью именно перевод людей из католичества в Православие. Он давал им возможность познакомиться с Православием через те формы, которые им близки и понятны. Пообщавшись с этим человеком, я действительно углубился в Православие. И он мне сказал: «Ты обязательно сходи в Сретенский монастырь, там на службах постой». Я ходил на всенощную. Было долго, непонятно, но интересно. И постепенно, по шажочкам, я как-то принимал в себя восточный обряд. Это привело меня к Православию исконному, к Православию восточному. И тогда, ощущая в себе искренний духовный голод и необходимость быть частью настоящей православной общины, я просто пошел в первый попавшийся храм. Это был храм Николы в Кленниках на Маросейке, и там, собственно, я воцерковился, там я начал свою нормальную духовную жизнь. Помню, исповедовался батюшке, который, отложив свои дела, часа два с половиной меня слушал, отпустил мне грехи, по сути принял в Православие через покаяние и потом только уехал по своим делам.

Это очень тепло на мое сердце легло, и я с радостью потом ходил в этот приход. Там я начал воцерковляться, погружаться в Православие. Мне хотелось обычной приходской жизни. Мне уже не хотелось чего-то уникального, чего-то из ряда вон выходящего. Мое желание эпатировать публику прошло с подростковым возрастом. Мне хотелось чего-то подлинного, какого-то фундамента, на который можно опереться и дальше строить стены своей жизни.

И в этом храме я со временем захотел стать священником, только уже православным. С чем к своему духовному отцу и обратился. Он как-то не особо отреагировал на это. Я думаю: «Ну ладно, он же не сказал: “Нет”, значит, все нормально». Приходит время собирать документы на поступление в семинарию, я все документы подготовил, остался последний – письменное благословение духовного отца. Я к нему подхожу, говорю: «Отче, дайте». Он отвечает: «Не дам». – «Как это?» Он говорит: «Не-не-не. Ты приход знаешь только с внешней стороны, как прихожанин, а ты его узнай изнутри. Давай годик сторожем поработай у нас в храме, а потом посмотрим».

А я тогда работал веб-дизайнером и 3D-визуализатором, много трудился на этом поприще и достаточно неплохую зарплату имел. Так что, конечно, такой кульбит, когда я бросаю достойную работу и иду сторожем в храм, был шоком для моей все еще неверующей родни. Но прошел этот год, и на собрании духовенства нашего храма тогдашний настоятель отец Александр Куликов вынес решение: хорошо, пусть идет в семинарию. И меня направили в Николо-Перервинскую семинарию.

Отец Георгий: Отче, хочу задать вам вопрос, который обязательно зададут некоторые наши зрители, особенно те, которые считают себя католиками. Они скажут: «Вот, человек увидел какую-то неприглядную изнанку католической жизни, разочаровался, пришел в Православие. Ну а что, в Православии разве все святые? В Православии разве нет людей, которые какие-то грехи совершают? Разумеется, есть. А почему же это самое из Православия вас не выводит, если какие-то моменты, разочаровавшие в католицизме, из него вас вывели?» Вот это хотелось бы прояснить. Ведь дело было не только в каких-то частных вещах, которые ваши спутники по паломничеству сделали. Дело было в системных проблемах, как я догадываюсь. Правильно ли я понимаю?

Отец Сергий: Да, конечно. Меня изначально в католичество привела любовь к традиции. Именно отсутствие традиции и даже отсутствие уважения к собственной древней традиции меня сильно покоробило в католичестве и стало тем, что подтолкнуло к выходу из Католической церкви. Позднее, при папе Бенедикте XVI, там наметился какой-то курс возвращения к традиции, к истокам; при папе Иоанне-Павле II, на понтификат которого приходился мой период католичества, тоже были какие-то потуги к утверждению традиции, однако, как я понял, даже этот уважительный реверанс в сторону традиции совершался исключительно из модернистских побуждений, то есть ради абсолютной всеядности. Мол: «Вот, и такие крокодилы у нас есть, ну, пусть и они тоже будут. А мы в это время и под тамтамы побарабаним на мессе…» Я лично был этому свидетелем в том же храме Непорочного зачатия на мессе какой-то африканской общины, которая кружком сидела вокруг престола и играла на тамтамах, когда батюшка там священнодействовал. Эта всеядность меня еще больше покоробила, чем увиденное в Польше.

Я не увидел в современном католичестве действительно серьезного движения к традиции, в обратную сторону. Даже то движение, которое есть, принимается именно в силу модернистских воззрений. Но я нашел традицию в Православии. Именно это в Православии есть и по сию пору остается неизменным.

Речь не идет о каком-то личном недостоинстве конкретных персонажей. Ни в католичестве – а там тоже очень много своеобразных личностей, – ни в Православии. Вопрос более глобальный, и по сути это вопрос о Церкви Христовой. Вот то, что двадцать веков было нормально, почему-то вдруг в современном католичестве оказалось ненормальным. И значит, это все нужно сломать, все переделать в надежде, что тогда к нам больше народу будет ходить…

Отец Георгий: Из вашего рассказа может возникнуть впечатление, что тема догматики вас вообще не волновала. Но вы упомянули, что это касалось только определенного периода. Был ли после него период, когда вы изучали различия католицизма и Православия?

Отец Сергий: Да, конечно. Просто сейчас мы говорим о пути человека ко Христу, к Православию. И говоря об этом, не нужно ожидать, что с самого начала пути человек обладал всеми знаниями, всем пониманием. Я признаю, что, действительно, самое начало моего пути было эмоциональным и многие решения я принимал под влиянием эмоций, а не разума. Конечно, знания пришли немножко позже. И, естественно, сейчас я уже могу оценивать свои прошлые душевные метания. Но тогда еще я это не мог для себя сформулировать. Поэтому, конечно, тогда вопрос догматики для меня не стоял как самый главный. Я о нем знал, естественно. И о филиокве, и о многих других нюансах в католичестве. Но это было для меня каким-то фоном, я не вникал в это глубоко. И уже перейдя в Православие и начав раскапывать традицию, которую я так люблю и которая мне так интересна, я с удовольствием начал погружаться в нее. Здесь уже встали серьезно вопросы догматического характера. И в них я уже, обладая большими знаниями и большим опытом, разобрался и сам для себя абсолютно однозначно отметил правильность Православия. Потому что оно неизменно зиждется на семи Вселенских Соборах, на учении апостолов, апостольских мужей и прочих святых отцов, живших в I тысячелетие. Что у католиков сейчас, увы, отсутствует. То есть это в принципе как таковое у них есть, но для них гораздо важнее то развитие, которое они получили уже в расколе, во II тысячелетии.

Отец Георгий: Я это хорошо понимаю, потому что помню: когда был в Италии, зашел в Риме в собор апостола Петра, где лежат мощи великих святых – Иоанна Златоуста, Льва Великого, Григория Двоеслова, – а возле них никого нет. Но вот в месте, где лежит тело Франциска Ассизского, – огромная очередь паломников. Это для меня было явным знаком того, что даже великое из христианской древности, физически имеющееся у них, для католиков уже неактуально.

Благодарю вас, отче, за рассказ. Дай Бог, чтобы все те, кто сегодня находятся на перепутье и хотят найти подлинную христианскую традицию, также смогли с Божией помощью ее найти, как и вы.

С иереем Сергием Лабунским беседовал священник Георгий Максимов
17 декабря 2016 г.

Как англиканин (в прошлом кальвинист) обратился в Православие

Священник Джозеф Глисон

Отец Джозеф Глисон, обратившись в Православие, привел к Церкви и свою семью, своего кузена, да еще и всю свою церковную общину. Весьма впечатляющая история! Об этом пути, о сомнениях и вопросах, которые и привели его к Православию, он рассказал в беседе с журналистом Марком Брэдшоу.


Марк Брэдшоу: Джозеф Глисон – сын пианиста Уити Глисона, члена очень известной госпел-группы «Блэквуд Бразерс», а позднее «Джубили Квартет». Его семья много ездила по стране. Это было такое кочующее христианство: каждую неделю – другая церковь. Но через какое-то время – Джозефу тогда было девять или десять лет – семья осела в Техасе, и теперь их посещения одной и той же церкви стали более частыми, хотя они все еще продолжали менять их, пребывая в каждой не более пары лет.

Когда Джозефу было около двадцати, он решил положить таким переходам конец и укорениться в какой-то одной церкви. Ею стала баптистская «Библейская церковь МакКинни» – кальвинистская церковь, не практикующая крещение младенцев. Джозеф был чрезвычайно увлечен мировоззрением и системой кальвинизма: ему казалось, что кальвинизм дает ответы на множество его вопросов.

Он поступил в Вестминстерскую семинарию (сейчас она называется Семинарией Искупителя) и стал подумывать о постоянном служении, а потом… Мне кажется, он слишком много читал. Он говорит, что постоянно читал Библию, читал много исторических книг. И ему стали близки некоторые богословские идеи, далекие от учения баптистов или кальвинистов. И так, всё глубже погружаясь в историю и узнавая, какой была ранняя Церковь, он осознал, что есть положения, которые необходимо переосмыслить.

Например, крещение детей было повсеместной практикой в ранней Церкви. Джозеф пришел к богословскому обоснованию, почему оно совершалось, и просил местного пресвитерианского служителя крестить его детей, что вызвало множество вопросов. Но этим все не закончилось. Было и много другого.

И чем больше он изучал историю, тем яснее понимал: «Всё обстоит не совсем так, как делаем мы».

Он все еще строго придерживался кальвинизма, но уже стремился к чему-то более литургическому, более сакраментальному, и в конце концов он перешел к англиканам. Джозеф поступил в англиканскую семинарию.

Обстоятельства вынудили его и его семью перебраться в Иллинойс, с ними вместе поехал один из его кузенов. Они поселились в Омахе – небольшом иллинойском городке. Но оказалось, что там нет англиканской церкви, а ближайшая довольно далеко. Поддерживаемые англиканским епископом, они решили основать англиканский приход в Омахе, приобрели неиспользуемое здание старой пресвитерианской церкви и через некоторое время начали проводить богослужения, как могли. Они все еще были новоначальными в англиканстве и еще обучались англиканскому благочестию и богослужению. Община была малочисленной, но ее ядро стремилось прийти к «чистому англиканству», прежде чем начать обращать в англиканство весь город Омаха.

Дела шли очень неплохо. Джозефа рукоположили в диакона – англиканского диакона, но тут… тут совершился еще один «переворот».

Его друг, в прошлом тоже кальвинист, но потом перешедший в англиканство и ставший священником, – его путь, как видим, был схож с путем Джозефа, –позвонил ему и сказал: «Я собираюсь перейти в АЦА» – Англиканскую церковь в Америке: это группа англиканских церквей, обратившаяся с петицией к папе Римскому, в которой просила о присоединении их к католичеству. В Римской церкви есть механизм, при помощи которого англиканские сообщества могут присоединиться к католицизму коллективно. Священники переходят в сущем сане, остаются женатыми, и вся община переходит как есть. И друг, который был англиканским священником, сказал: «Я перехожу, собираюсь стать католиком!»

Это потрясло Джозефа. Он не мог понять, почему этот человек, а он был уважаем, вдруг решил, что это хорошо, что это правильно. Джозеф стал приводить возражения – стандартные вопросы: «А как быть с этим?», «А что делать с тем-то?» И он отметил для себя, что впервые говорит с человеком, который может действительно ответить на все возражения. Конечно, эти темы и прежде обсуждались, но в кругу друзей, верующих по-протестантски. Обычно люди редко дискутируют об основополагающих христианских верованиях с теми, кто придерживается иных взглядов, кто владеет предметом и может обоснованно отвечать, что, как правило, подвигает затем к размышлениям. Именно это и произошло с Джозефом: он начал задумываться. Дадим ему слово, чтобы он сам рассказал, что случилось потом.

Отец Джозеф Глисон: Отец Чори переходил к католикам! А ведь он был поначалу протестантом, кальвинистом, парнем из пресвитерианской среды. Потом, как и я, он стал англиканином, но все же оставался в реформированной церкви. В то время я был издателем «Североамериканского англиканина» – богословского журнала, публикующего статьи священников, диаконов и мирян, остающихся англиканами, но отделившихся от Епископальной церкви. Он был одним из авторов, я постоянно контактировал с ним: он писал для журнала и немного помогал в редактировании. И вот я нахожу его переплывающим Тибр: он идет в Рим! Забегая вперед, скажу: недавно он был рукоположен в католического священника.

Его переход был для меня сильным шоком, поскольку он и я имели кальвинистское происхождение, имели сильные связи с пресвитерианством и, даже являясь англиканами, мы все-таки считали себя протестантами. И вот он собрался перейти под начало папы. Я был озадачен этим.

Я был смущен самой идеей молиться Деве Марии. Это была очень серьезная проблема для меня. Я приходил в ужас от мысли отказаться от принципа sola scriptura. У меня просто голова шла кругом…

Знаете, когда говоришь о прошлом, стараешься рассказывать так, чтобы все выглядело логичным, последовательным: вот это было, потом это случилось… но тогда все вертелось вихрем: ты читаешь и отправляешь электронную почту, просишь друзей о помощи, беседуешь с семьей, обсуждаешь с женой, молишься, читаешь и начинаешь клевать носом, потом откладываешь все, потому что надо подготовиться к проповеди в следующее воскресенье, потом надо сменить подгузник ребенку… это был какой-то водоворот… да вдобавок ко всему ты очень расстроен, и хотя прежде подобные проблемы уже возникали, но тогда это были случайные люди.

Я имел дело с другими протестантами, верившими в sola scriptura, приводившими стандартный набор оправданий для этого. Я также общался и с католиками, не верившими в sola scriptura, не имевшими серьезных причин сомневаться в своей вере, и все они были не очень сильными защитниками своих идей. Теперь же против меня был мой друг, человек, которого я уважал, которому доверял, очень умный, начитанный, и он задавал такие вопросы, на которые я просто не мог ответить. Я помню, как столкнулся с рядом таких аргументов, а в ответ я не мог ничего сказать.

Как раз в это время я изучал канон Священного Писания. И вот я, будучи англиканином, стал сильно сомневаться в каноне из 66 книг, поскольку изучал историю и текстологию и был достаточно искушен, чтобы верить, что Книга Премудрости – богодухновенна и книга Товита – богодухновенна, как и ряд других книг, входящих в католическую и православную Библию.

Один из популярных аргументов против sola scriptura следующий: «Где в Библии находится доктрина о каноне Священного Писания? Где в Библии говорится, что книга пророка Варуха не богодухновенная, а книга Эсфирь – является таковой?»

Знаете, девять книг Ветхого Завета – как минимум девять, а может, и более – нигде в Новом Завете не цитируются. И все эти девять книг, насколько я помню, входят в протестантскую Библию, а если добавить второканонические книги, то будет уже пятнадцать или двадцать. И в протестантской Библии есть книга Авдия, Песнь Песней Соломона, Экклезиаст, есть ряд книг Ветхого Завета, ни разу не процитированных в Новом Завете, так что нельзя использовать этот принцип для руководства.

А что касается самого Нового Завета… нигде в Библии не сказано, что 2-е послание Петра является частью Писания, и про Откровение ничего не сказано. Так одной из проблем для меня стало то, что я осознал: даже сами протестанты не верят в sola scriptura. Обычно они говорят, что да, верят, но если вы спросите их: «Хорошо, но откуда вы знаете, что Писание включает 66 книг? Как вы узнаёте, что является Писанием, а что нет?», они не смогут дать вам подтверждение из Писания. Они всегда вынуждены прибегнуть к своей протестантской традиции. Так что в конце концов я понял: я не противопоставляю Предание Писанию. Я противопоставляю протестантское предание более древнему православному Преданию. И как только я это осознал, знаете, мне стало легче понять, какую сторону выбрать.

Марк Брэдшоу: Вот так Джозеф вышел из зоны протестантского комфорта и погрузился в темную ночь души. Многие новообращенные знают подобный период, когда все становится несколько шиворот-навыворот. И ты не знаешь, к чему это приведет. У некоторых тогда появляется искушение остановиться, вернуться назад, закрыть глаза, ведь все эти сомнения так некомфортны, – и их можно понять. Других эта ситуация подталкивает вперед. А есть те, кто желает все делать с рассуждением, и это весьма разумно – остановиться, подвести итоги, понять, что к чему. И кстати, именно так многие друзья Джозефа советовали ему поступить. Они говорили: «Взвесь все. Подумай. Не делай резких движений».

Но Джозеф продолжал идти дальше. И потому мой вопрос ему: что двигало вами, что не давало остановиться?

Отец Джозеф: Моей первейшей мотивацией были мои дети. Мне было неважно, что случится с общиной, буду ли я снова священнослужителем, – я заботился о моих детях. И это до сих пор моя первейшая забота: я желаю им спасения, чтобы они знали Христа, шли за Ним и были в той Церкви, которую Он Сам основал.

Мои друзья убеждали меня: «Хорошо, ты можешь думать, что тебе угодно, изучать, что тебе хочется, но все-таки притормози». Один из моих друзей, он был миссионером в Мексике, сказал мне: «Послушай, это нормально, если ты погодишь пять или десять лет и обдумаешь все это как следует». И если бы я был холостяком или мои дети уже стали взрослыми, я был бы согласен с ним. Но когда я смотрел на своих детей – у меня семеро детей, и им было тогда от двух до девяти, – я понимал: у меня нет десяти лет, чтобы все обдумать.

Если бы я ждал десять лет и обдумывал, то большая часть моих детей за это время повзрослели бы и мое влияние на них стало бы ограниченным.

Так моя любовь к детям двигала меня делать все – молиться, читать, часами штудировать книги, – лишь бы найти истину. Потому что, где бы ни была истина – в Православии, католичестве, протестантизме, где угодно, в какой угодно форме, но истина – это знать Христа, и я хотел, чтобы мои дети росли с этим, – в то время меня только это заботило.

Марк Брэдшоу
: Исполнившись такой решимости, Джозеф двигался дальше. Он осознал, что sola scriptura – несостоятельный принцип, и уже не мог быть протестантом. Это перестало быть актуальным. Перед ним был выбор: римокатолицизм или Восточное Православие. Я немного знаком с его перепиской тех лет и потому знаю, что он склонялся к католицизму и все больше подходил к мысли стать католиком. Да, там было много такого, что восхищало: богатая история, апостольская преемственность, епископское управление, почитание святых, крещение детей.

Но было и то, что никак не радовало. Причащение детей стало делом давно минувших дней: современные католики не практиковали его. Но намного более важным – основным учением, которое и отделило Католическую церковь от Восточной Православной Церкви, – было папство, Римский понтифик.

И это действительно явилось решающим моментом в выборе между католицизмом и Православием. Если человек решает для себя, что католическая идея роли епископа Рима в жизни Церкви – истинна, то на все остальные вопросы находятся ответы. Если же нет, то они решаются в совершенно другой плоскости.

Отец Джозеф: Да, я прочел почти всех апологетов католицизма и еще множество апологий Православия, но решающим моментом стало чтение книги Майкла Уелтона «Папы и патриархи». Она мне открыла глаза, поскольку одним из общих для Православия и католицизма постулатов является признание семи Вселенских Соборов. И что мне особенно понравилось в этой книге, так это то, как чрезвычайно пристально рассматривается папа Римский через призму Вселенских Соборов. И он определенно видится как фигура, наделенная большой властью. Даже я бы сказал: как первый среди равных. И как мы знаем, участники Халкидонского Собора, прочитав послание папы Льва, буквально восклицали: «Святой Павел говорил устами папы Льва!» Да, он, безусловно, почитался и в то же время, вне сомнения, не считался епископом всех епископов. Он не рассматривался как персона, обладающая вселенской юрисдикцией.

Вот примеры: папа не был даже приглашен на II Вселенский Собор, и на Халкидонском Соборе, прежде чем принять его томос, отцы некоторое время рассматривали его на предмет возможной ереси. А что сейчас? Вы можете представить, что, например, папа Бенедикт приносит свой томос на «Третий Ватиканский собор» и все участники неделями изучают его на предмет соответствия католическому учению? Да такое трудно даже помыслить!

Далее. Вспомним V Вселенский Собор – второй собор в Константинополе. В этот период папа Вигилий был очень настойчив в определенных воззрениях, и епископы V Вселенского Собора отлучили от общения папу. Не думаю, что такое возможно, если следовать современному богословию Римской католической церкви.

Так что было чрезвычайно полезно читать эту книгу, обращаться к Соборам и истории папства и приходить к пониманию, что Церковь I тысячелетия не придерживалась мнения, будто епископ Рима имеет высшее место, и что он не имел такого авторитета, как принято в современной Католической церкви.

В общем, я прочитал эту книгу. И она стала для меня последним переломным моментом, подвигнувшим меня к Православной Церкви, а не к Католической. Так завершилось мое грандиозное путешествие. Я прошел через протестантские деноминации: некоторое время был в Церкви Библии, посещал Вестминстерскую семинарию; какое-то время учился в Англиканской семинарии; меня рукоположили в англиканского священника. Но в конце концов я осознал, что должен сделать еще один шаг и присоединиться к древней Церкви. И после месяцев исследований, тысяч прочитанных страниц, молитв, я пришел к убеждению: древняя Церковь – это не Римская, а Православная Церковь.

На этом этапе моего пути стало очевидным, что мне пора посетить православный храм.

Знаете, мне кажется, это был весьма необычный путь. Я бы не пожелал кому-нибудь еще пройти подобной дорогой, особенно сейчас, когда я имею возможность участвовать в Литургии. А у меня не было никакого понятия о величии Литургии в то время. Я знал, что ищу древнюю Церковь, и я нашел ее в книгах, я читал, читал, читал… Так сложилось, что в пору моего взросления рядом не оказалось ни одного православного храма. И когда наконец я нашел Православную Церковь через книги, выяснилось, что ближайший православный храм в часе и пятнадцати минутах езды от маленького городка в 1100 жителей, в котором я тогда жил. Я не встречался с Православием на протяжении многих лет, а когда заинтересовался им, оказалось, что мне надо проделать к нему приличный путь. А тогда для меня было не так просто ездить по храмам, я ведь был пастором, готовился к проповедям по воскресеньям, и нам – мне и общине – еще предстояло достичь определенного доверия по этому вопросу, чтобы я смог себе позволить сказать моим пасомым: «Знаете, в следующее воскресенье я не буду говорить проповедь. Нам всем предстоит часовая поездка в православный храм».

Марк Брэдшоу: Тут мне хотелось бы вернуться немного назад, потому что есть еще кое-кто, о ком мы не упомянули. Процесс обращения в Православие нелегок и для одинокого человека, а Джозеф не одинок, у него семья – жена и дети, и его супруга тоже оказалась в этом странствии. Когда вы связаны узами брака с человеком, мир которого переворачивается, то ваш мир переворачивается тоже. Джозеф, а как ваша жена реагировала на все это?

Отец Джозеф: Да, это были несколько таких бурных месяцев, в течение которых я, прежде крепкий, стойкий кальвинистский протестант, а затем протестант-англиканин, оказался неуверенным в правильности своего пути, осознал, что истина – либо в католичестве, либо в Православии, и наконец стал православным христианином. Все это время моя супруга Эми очень переживала, ведь мы долго жили в уверенности, что если отвергнуть sola scriptura, если отвергнуть оправдание только верой и еще несколько таких захватывающих протестантских фраз, то будет предана вера и подпадешь под анафему. Мы были членами ряда конгрегаций, которые считали, что все католики хорошо маскируют свои рога. А что православные прячут, мы вообще не представляли, так как даже не знали о том, что они существуют. Моя жена из-за всего этого сильно переживала, да и я, откровенно говоря, тоже.

Однажды я даже попросил ее позвонить нашему бывшему пастору из Техаса, баптисту кальвинисту, чтобы просто посоветоваться с ним. Я сказал тогда ей: «Я совершенно серьезно считаю, что делаю правильный выбор. Я от всей души надеюсь, что этот выбор верен, но, если я не прав, я не хочу тащить тебя в ад».

Так что я просил ее позвонить и выслушать мнение третьей стороны. Поговорить с нашим старым пастором и обсудить с ним положение вещей, выслушать, что он скажет. И еще я очень четко обозначил, что не стремлюсь ее обратить в католичество или Православие – куда бы я ни пошел; я не хотел, чтобы она пошла просто потому, что я туда иду. Я ей сказал, чтобы она прочла те книги, что я прочел, обдумала многие важные вопросы, над которыми я думал, задала бы свои собственные вопросы, провела свой собственный поиск, поскольку я понимал, что это действительно очень важно.

Это не так: «Хорошо, мы кем будем – назарянами или уэслианами?» И даже не так: «Мы кем будем – баптистами, пресвитерианами или англиканами?» Это было бы как перейти из одной команды в другую. Мы же были протестантами всю нашу жизнь, а теперь мы говорим: «Да, Писание богодухновенно, но и церковное Предание тоже. Да, мы верим, что должны молиться Богу, но надо и святых просить молиться за нас».

Так что это было великое дело. Я понял это, и, несмотря на то, что причинил всем столько неудобств тем, с какой скоростью поглощал книги, задавал вопросы и ставил все под сомнение, я, тем не менее, старался оставить всем достаточно свободы, чтобы пройти своей стезей. Да, я тянул всех, подталкивал и призывал. Я ушел вперед, и я тянул за собой по своим следам. Но я в то же время говорил: «Не делайте ничего только из-за того, что это сделал я». Эми могла прочитать эти книги. Могла задавать вопросы. Подумать обо всем. И она пришла к позиции, сходной с моей, весьма быстро. Я бы сказал, что она не слишком от меня отставала.

Для членов нашей общины путь был несколько более длинным. Например, для моего кузена Джереми и его жены. Мне нравится, как он рассказывает свою историю. И вот что случилось немного ранее нашего перехода в Православие. Тогда мы рассматривали различные доктрины. Мы исследовали канон Писания и некоторые другие вещи, которые, как я вижу в ретроспективе, по Промыслу Божию привели нас к Православию. Но тогда я этого не понимал. И вот, как я узнал потом, однажды Джереми и его жена Криста сидели и обсуждали дела общины: что они из одного конца страны переехали в другой, чтобы помочь организации церковной жизни, а теперь обсуждают разные доктрины, которые мы изучали, и разные книги Библии, которые мы рассматривали, и что как много изменилось с тех пор, когда они были пресвитерианами, а до этого назарянами. И Криста сказала: «По крайней мере мы никогда не будем молиться Деве Марии». А Джереми ответил: «Никогда не говори: “Никогда”». Она сделала большие глаза, посмотрела на него и воскликнула: «Что ты имеешь в виду?!» И он проговорил: «Речь не о том, что я хочу молиться Марии. Я не хочу. Но о многом из того, что мы делаем сейчас, а именно: о крещении детей, причащении детей, церковных облачениях, свечах… о многом, что мы используем сейчас, у нас бы прежде и мысли не было. Так что если Бог нас так ведет, то пусть и будет, что Ему угодно».

Сейчас это кажется забавным, потому что мы теперь православные и у всех есть иконы Богородицы дома.

С другими людьми нашей церкви я был предельно честен. «Проповедуя с кафедры, я буду говорить о том, что считаю истиной. Но это не значит, что только потому, что я говорю с кафедры, вы должны быть согласны со мной».

Я вдохновлял их самих читать. Я вдохновлял их спрашивать кого угодно и что угодно, и если они увидят и почувствуют, что я в чем-то неправ, я приглашал обсуждать это со мной. И меня не печалили их возражения, не печалили дискуссии. Я приветствовал их, потому что, по правде говоря, сам был в состоянии движения в то время и, вероятно, был в чем-то неправ, и мне хотелось, чтобы они меня поправили. Думаю, это было полезно. Они знали, что я не требовал единодушия от них и слов: «Да, сэр».

Все происходило в довольно быстром темпе, что причиняло и неудобства. Но я дал достаточно возможностей задавать вопросы, самим исследовать, не соглашаться со мной, оспаривать разные вещи. И хотя много раз не все получалось гладко, я очень благодарен Богу за то, что именно в нашей общине все остались с нами. Никто не ушел.

Это был долгий путь… И вот наступил момент, когда стало очевидным: я должен посетить православный храм.

Это было чудесно. Я помню нашу первую Божественную Литургию. Это был приход Покрова Божией Матери в Роялтоне, Иллинойс. Храм принадлежит к Православной Церкви в Америке, и тогда там служил отец Ник Финли. Я сразу полюбил эту службу, хотя в то же время был и смущен, в замешательстве. Я не знал, что именно происходит, но мне понравилось все, что там было. Когда служба закончилась, отец Ник спросил меня: «Так что вы думаете?» – и я сказал: «Выглядит так, будто это служба из книги Откровения». Так я и сейчас говорю людям.

Когда приходишь на службу – восточного обряда, западного, в Православную Церковь в Америке, в Антиохийскую, Греческую – в любую Православную Церковь, ты смотришь и видишь облачения, слышишь пение, псалмы, видишь каждение, чтение молитв, чувствуешь Божественное присутствие среди верных – все так, как мы читаем в книге Откровения, и ты видишь, как служба совершается на Небесах.

Марк Брэдшоу: Немного прошло времени после того посещения православной Литургии, как небольшая англиканская община в городе Омаха, Иллинойс, решила присоединиться к Православию и стала приходом Антиохийской Православной Церкви.

Со священником Джозефом Глисоном беседовал Марк Брэдшоу
Перевел с английского Василий Томачинский
Источник: The Orthodox Life
12 декабря 2016 г.

Американец, обратившийся в Православие

Священник Иоанн Доуни

Отец Иоанн Доуни (John Lincoln Downie) родился в 1971-м г. в городке Биверфолс, штат Пенсильвания, США. В 1992-м г. там же окончил факультет биологии и философии христианского Женевского колледжа. 2 года прожил в монастыре Кутлумуш на Святой Горе Афон (1999–2001), где принял православное Крещение. Затем поступил в Бухарестский университет на факультет православного богословия (2001–2006), где защитил диссертацию на тему: «Смысл тварных вещей по отцу Думитру Стэнилоае» и получил степень магистра библейского богословия. В настоящее время является православным священником, служит в Румынии. Интервью взято до его рукоположения.


– Господин Доуни, что вы можете рассказать о своем детстве и той религии, в которой воспитывались?

– Мое детство прошло в одном маленьком городке в Пенсильвании. Я родился в реформатской пресвитерианской семье и ходил в частную протестантскую школу. Мое детство было почти идиллическим. Нас было пятеро братьев и сестер, и я был самым маленьким. Мы очень ладили, хоть и были совсем разными. Наша семья была тихой протестантской семьей.

Учась в колледже, я стал мятежником. И мой мятеж не всегда был плохим. Я бунтовал против того, что считается «успехом» в обществе, и против материализма, пронизавшего теперь всю Америку.

– А как вы познакомились с Православием?

– Я иногда чувствую, что готов целую неделю рассказывать о том, как я открыл для себя Православную Церковь, но постараюсь быть кратким. Мой отец, будучи человеком хорошо информированным и вообще с широкими взглядами, видел, что я мечусь между разными жизненными путями. И заметил, что я заинтересовался писаниями отцов Церкви (святого Афанасия Великого, святого Игнатия Антиохийского) и «Церковной историей» Евсевия Кесарийского – книгами, которые он как бы «невзначай занес домой».

Еще он дал мне книгу о Православной Церкви, написанную одним протестантом, и она мне показалась очень интересной и довольно точной. Книга называлась «Восточное Православие – западная перспектива» [7]. В ней, конечно же, содержался ряд ошибок в трактовке Православия, но, несмотря на это, она породила у меня интерес к ближайшему к нам православному монастырю. Он был основан румынским священником Романом (Брагой) [8] и принцессой Иляной Румынской (мать Александра) [9].

Я в первый раз зашел в православный храм и сразу же ощутил совершенный мир и притяжение, царившие здесь. С той минуты я стал питать большое уважение к Православной Церкви и увидел, хоть пока и нечетко, большую разницу между ней и Католической Церковью.

Мало-помалу, года за 2–3, я просто влюбился в православные церковные богослужения и ощутил сильное желание попробовать хоть немного пожить монашеской жизнью, – немного, с одной стороны, потому, что я еще не очень созрел на тот момент, а с другой – потому, что все мои близкие были протестантами и католиками, в то время как я в душе чувствовал себя православным.

Плененный монашеской жизнью, я поехал на Афон в надежде углубить свою духовную жизнь, и был поддержан в этом своем порыве святогорскими монахами, которые вдохновили меня принять Крещение. В юности я был крещен как протестант, но когда стал православным в Америке, мне сказали, чтобы я, по снисхождению, прошел только Миропомазание. Этот момент был для меня очень важным, и я в конце концов решил, что буду креститься заново.

Жил я в монастыре Кутлумуш, где значился докимосом (проходящим монашеский искус), и отцы меня крестили прямо в море, в том месте, которое называется Калиагра, что означает «место, хорошее для ловли рыбы».

Что я могу сказать? Монахи – это действительно святые люди. Мне было очень грустно с ними расставаться, но я еще не чувствовал себя готовым стать афонским монахом. Теперь я с упованием молюсь, чтобы, прежде чем наступит моя пора покинуть мир сей, Отец, Сын и Дух Святой смилостивились надо мной и дали мне еще раз вкусить той благодати и того покоя.

Признаюсь вам, что после того, как я принял на Афоне Крещение, я целую неделю чувствовал себя как на небесах. Прошу вас помолиться обо мне, потому что сейчас я далек от ощущения той благодати.

– Что вы можете сказать о вашем обращении?

– Я верю в непрерывное обращение. Оно длится всю жизнь. Это сам процесс перехода от смерти к жизни. Я чувствую, что мог бы идти этим путем до бесконечности. Я ведь столько, столько всего сделал в соработничестве с благодатью Божией, чтобы Бог привел меня к решению стать православным!

Но только стал ли я воистину православным? Глядя на свою жизнь, я не думаю, что могу назвать себя православным. Верю во всё, но только умом. Сердце мое очень далеко от Бога. А православен ли тот, чье сердце холодно и лишено света благодати? Молюсь, чтобы мне всецело обратиться раньше смерти.

Если быть немного конкретней, то, когда я начал понимать молитву и молиться больше, я осознал, что православная традиция сохранила самый глубокий, какой только может быть, опыт молитвы. Она одна, в отличие от всех остальных Церквей, провозглашает, что Бог стал Человеком, чтобы человек мог стать Богом. Она одна исповедует, что богослов – это тот, кто воистину молится. Она одна учит, что надо освободиться от собственных предубеждений в отношении Бога, чтобы стать ближе к Нему. И только Православная Церковь учит, что ум нуждается в том, чтобы его соединили с сердцем.

Всё это четко основано на Священном Писании, и, с исторической точки зрения, только Православная Церковь сохраняет это без искажений.

– Ваше посещение монастыря матери Александры послужило стимулом к тому, чтобы больше узнать румынское Православие? Как вы попали в Румынию?

– Это еще один сложный вопрос, и мне потребовалось бы много времени, чтобы на него ответить. Но буду краток. Я встретил нескольких румын, когда был в Греции, и ощутил желание посетить Румынию или даже приехать сюда для изучения богословия. Я был потрясен тем, что претерпела Церковь при коммунизме, и мне хотелось стать ближе к настоящим святым. Я слышал об отце Клеопе и отце Софиане, а также о Н. Шейнхардте [10] – настоящих христианах.

– Каким вам видится нынешнее положение дел в Румынии?

– Меня хорошо приняли на богословском факультете. Первый год я жил в общежитии, и мои коллеги были на высоте. Я никогда больше не встречал румын, с которыми мы съели бы столько жареной картошки… Люди мне очень помогали и вдохновляли. Для меня было неописуемым то чувство, что мои преподаватели – это профессора, духовные отцы которых сидели в тюрьме за любовь ко Христу. Я был просто в восхищении.

Видел отца Софиана, немного беседовал с отцом Иустином (Пырву). У меня есть преподаватели, духовниками которых были отец Стэнилоае и отец Софиан.

Иногда я огорчаюсь, не могу понять, как многие не понимают, какая это великая честь – иметь вокруг себя таких людей! Отцы Галериу, Стэнилоае, Софиан, Клеопа, Илие Лэкэтушу [11], Арсений (Бока) не умерли – они с Богом! Я радуюсь не тому, что они румыны, а тому, что они святые.

– Можно ли провести сравнение между американским христианским обществом и румынским православным миром?

– Не хочу подчеркивать различий, люди – они во всем мире люди, но, думаю, не так уж трудно будет сказать, что в духовном отношении Румыния богата, тогда как Америка бедна. Материализм там очень процветает. В государственных школах нельзя говорить об Иисусе Христе. Если кто-нибудь в Америке захочет встретить Иисуса Христа, у него будут тысячи возможностей заблудиться и попасть куда-нибудь не туда.

Финансовый успех – это крайне заманчиво, но деловой мир в Америке очень неверующий. Это похоже на какую-то иронию. Там существует очень большая сила, скверное мышление, охватившее Америку, и это может оказаться хуже коммунизма. При безбожном коммунизме говорили: «Бога нет, в Него не надо верить». А в Америке говорят: «Нет проблемы в том, существует ли Бог или не существует. Все религии одинаковы, важна любовь. Если вы думаете, что ваша религия истинная, то вы наверняка фанатик».

При коммунизме христиан жестоко преследовали, что говорит о том, что лидеры коммунистических стран понимали силу религии. В Америке между религиями не разрешено делать различий. Правительство говорит о себе, что оно нейтрально.

Румыны сейчас возвращаются к Богу, потому что у них нет ничего другого, но это не так – у них есть самое важное! Настоящим испытанием для Румынии станет то, смогут ли они после вступления в Евросоюз сохранить свою православную веру [12].

Вопросы священнику Иоанну Доуни задавал Георгица Чочой
Перевела с румынского Зинаида Пейкова
Источник: Cuvantul Ortodox (Православное слово)
1 июля 2019 г.


Приключения американца в России

Дарья Баринова

«Наверное, когда я появился на свет, все говорили: родился Джулиан, адвокат», — признается герой нашего интервью.

Он родился в Вашингтоне, учился в Гарвардском университете и должен был стать адвокатом, как и многие из его семьи. Адвокатом он стал, но основное свое призвание нашел в другом.

Учась на 2-м курсе, он услышал песню русского барда, влюбился в русскую речь и вскоре стал одним из лучших переводчиков Пушкина на английский язык.

У него немецко-еврейские, шотландские, кубинские и португальские корни — а он стал русским душой и теперь живет между Москвой и Нью-Йорком. Его папа — иудей, мама — католичка, близкий друг — буддист. А он выбрал православие.

Знакомьтесь, Джулиан Генри Лоуэнфельд — поэт, драматург, адвокат, композитор и переводчик с восьми языков. [13]

Невымышленные истории о русском гостеприимстве

— Джулиан, Вы полюбили Россию через русское искусство — через литературу, через Пушкина, через музыку… Образ России, который Вы себе создали, и образ реальной России, в которой Вы впервые оказались в перестроечные годы, совпали?

— Расскажу Вам сразу несколько историй. Когда я впервые приехал в Россию, вовсю шла перестройка, но холодная война еще не закончилась. Перед выездом нашу группу стажеров (мы приехали учиться русскому языку) готовили: надо всего бояться, шаг вправо, шаг влево — всё, вас арестуют. Мы приехали на поезде из Хельсинки, и первое, что я увидел в России, когда мы остановились на пограничном пункте, — это огромный плакат «Курить строго запрещается», прямо под которым стоял русский пограничник и — курил. Это мои первые секунды в России-матушке.

Дальше — Петербург. Я оказался здесь в самое поэтичное время: начало сентября, удивительный теплый вечер, вокруг желтые листья, и в то же время какое-то предчувствие наступающих холодов… Я очарован, я первый день в России! Прошелся по Невскому проспекту, потом по набережной канала Грибоедова, вышел к площади Искусств, где стоит памятник Пушкину. Стою и смотрю восхищенно, и тут ко мне подходит какой-то пенсионер, смотрит на меня подозрительно и говорит: «Что ж вы, товарищ, бесцельно шатаетесь?» И это прямо возле памятника Пушкину!

Поэт идет — открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его…

Тоже Питер, тоже первые дни в России. Я снова гуляю по городу. Ко мне подходит какой-то человек — интеллигентный, выбритый, очень приятный — и говорит: «Третьим будешь?». Я совершенно не знал, что это значит и, чтобы поскорее отмазаться, сказал по-американски: «Oкей». Он говорит: «Рубль». Ну, я думал, человек просит подаяния. Ну, я дал. Дальше помню только, как наутро проснулся на каком-то чердаке на улице Герцена, ныне снова Малая Морская, с похмельем, но и с не¬ожиданным беглым знанием русского языка!

А вот еще одна история. Как-то раз нас отвезли в Петрозаводск. И там с какой-то скучной лекции по международному положению я решил слинять. Я вышел на улицу, помню, там была слякоть и немножко серо. Мимо проходит какой-то мужчина в шапке-ушанке, и я его спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, какие тут у вас есть достопримечательности?». И я очень гордился, что я знаю такое длинное трудное слово — достопримечательности! А он посмотрел на меня и сказал: «Идите в баню!» Я его не понял. Подумав, что он дал мне ценный совет, я действительно пошел в баню! И баня была замечательная, кстати. Такое бывает. Человек хотел меня обидеть, а на самом деле утешил.

— Вы сейчас рассказываете очень забавные вещи, но ведь Вы не за этим сюда ехали?

— Конечно. С этими анекдотами связаны мои самые первые впечатления о России. Но потом появились друзья, появился театр, возник духовный поиск — ведь именно здесь мне, бывшему скорее неверующим человеком, искренне захотелось креститься. Россия для меня — это то, о чем очень трудно говорить словами. Это тепло, это русская душа, это красота, которой, как говорил Достоевский, спасется мир.

Эту красоту я ощутил с самого первого мгновения, когда услышал русскую речь, еще даже не понимая, что это за язык. Не знаю, может быть, любовь к России была заложена генетически, ведь мой прадедушка знал русский, был другом и переводчиком Льва Николаевича Толстого, дружил с Немировичем-Данченко, в его доме жили Набоковы, гостили Шаляпин, Рахманинов, Кусевицкий… Но обо всем этом я почти ничего не знал, в доме после прадедушки никто не говорил по-русски, и изучение русского языка не входило в мои планы. Да и, наверное, когда я появился на свет, все говорили: родился Джулиан, адвокат. Все было решено, дедушка, папа, дядя, сестра были судебными юристами, и я тоже собирался работать в этой области.

На 2-м курсе у нас был обязательный предмет «элементы экономики», который преподавал советник президента по экономике и на котором собиралось полторы тысячи студентов. Я к этому предмету был равнодушен, и поэтому всегда забирался на галерку и рассматривал витражи огромного зала, удивительно красивые, как в храме. Однажды я, как всегда не спеша, шел на это занятие, и вдруг услышал, как прямо на Гарвардской площади какой-то старик поет песню Булата Окуджавы. Знаете песню «Пока земля еще вертится»? А я не знал. И даже не знал, что это за язык. В понимании американца Россия — это увертюра «1812 год» на 4 июля, какие-то романы «Толстоевского», забытые сразу после чтения в школе, какие-то фильмы про войну и про шпионов. Но вдруг эта песня… которая заставила на следующий же день пойти учить русский язык.

— Вы в России уже много лет. А есть ли у Вас, что сказать русским о русских?

— Есть один парадокс, который меня очень волнует. Сейчас все больше и больше людей верят в Бога, сотни храмов строятся и восстанавливаются, и кажется, вот оно — духовное возрождение, чудо. Но иногда мне кажется, что в советское время люди, даже ни во что не верующие коммунисты, в целом были духовнее (конечно, я не говорю про палачей и душегубов). Читали все. Бренчали на гитаре на кухне, писали стихи, и да, часто эти стихи были запрещены, но их все равно знали наизусть. Разговоры тогда не были только о деньгах: говорили о поэзии, о музыке, о литературе, о театре. Веру искали, она была в воздухе. Может, я и ошибаюсь, но иногда мне кажется, что для некоторых якобы верующих людей главную роль играют отношения не с Богом, а с деньгами, и их мир совсем не духовный, а материальный. И как часто я скорблю о том, как мало русские люди сегодня знают стихов Есенина, Мандельштама, даже Пушкина, которые насквозь пропитаны верой. Меня это очень удивляет.

И еще мне, как иностранцу, хоть и уже давно считающему себя немного русским, сильно бросаются в глаза неразрешенные противоречия русской истории, даже в ежедневной жизни. Выходите из метро «Марксистская» — на улицу Солженицына! Оттуда следующая остановка метро — «Курская». Выходите там и видите надпись: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил». Или гуляешь по Никольской мимо ГУМа, а там наряженные артисты, изображающие Ленина, Сталина, Николая II предлагают вам сфотографироваться, и вполне возможно застать такую картину, как Ленин и Николай (жертва Ленина) вместе сидят и курят… Я уже не говорю о том, как на елках очень часто вместо Вифлеемской звезды можно увидеть советскую красную звезду. И даже через эту елочку, по-моему, в стране продолжается Гражданская война. Мне кажется, перед Россией, перед каждым русским человеком стоит серьезная задача — разобраться, понять, как и кого нам почитать. И для тех, и для этих как-то найти примирение, осознавая при этом, в кого мы все-таки верим. Но мне кажется, сегодня мало кто об этом думает. Не до этого.

Несчастный современный человек

— Джулиан, Вы переводили книгу епископа Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые» — в надежде на кого? Вы знаете, кто ее читатель в Америке?

— Мне кажется, что в первую очередь «целевой аудиторией» (хоть я очень не люблю эту фразу) «Несвятых святых» стало мое собственное сердце. Такое ощущение, что эта книга вообще написана для меня — для такого вот образованного, но не особо верующего человека, которому впору читать ваш журнал для сомневающихся.

Мой папа был иудей, мама — католичка. Согласно иудаизму, вера к ребенку идет через маму, согласно католицизму — через отца, и поэтому я имел полный ноль. Я ходил на разные молитвы, много читал Библию сам; я искал Бога, и в то же время читал разных философов XVIII–XIX веков — и считал себя скорее агностиком-атеистом. Когда я приехал в Россию, православие меня не особенно интересовало. Даже когда я начал в 2012 году переводить книгу владыки Тихона, я думал: ну, что это такое, какие-то духи, голоса, каноны, законы — зачем это все нужно, зачем так усложнять свою веру! Я ведь, помимо всего прочего, адвокат — и мне нужны доказательства. А тут про какие-то чудеса? Ну уж прямо! Но… странно, живешь с этим и… потихонечку начинаешь чувствовать Провидение, чувствовать присутствие Бога. Любовь определяет нас, а не мы ее — я бы так пересказал суть книги моего любимого батюшки (ведь хоть он и епископ и теперь зовется владыкой — для меня он всё же навсегда останется именно дорогим батюшкой). Ну, не могу объяснить. Потихонечку те бытовые чудеса, которые постоянно происходят в книге, начинают проникать и в тебя. Когда я общаюсь с владыкой Тихоном, то для меня это живое продолжение книги: тот же юмор, те же невеорятные совпадения, те же бытовые чудеса, та же теплота и забота — хоть диктофон включай и записывай. Я потом познакомился и с некоторыми героями книги — просто сидел и пил с ними чай. И они абсолютно верно описаны. И вдруг — не знаю, что со мной произошло, но, закончив перевод книги, я понял, что хочу креститься.

В Америке часто говорят: каждый джентльмен должен понимать, в каких ситуациях джентльменом быть нельзя. Допустим, джентльменская сдержанность неуместна, когда кому-то грозит смертельная опасность. Мне кажется, так же и с нашим разумом. Нужно понимать, что есть иногда ситуации, в которых нельзя руководствоваться одним только чистым разумом, а нужно слушать сердце. Сердце ведь умнее.

Я думаю, что, хоть в Америке уже и живет 7,5 миллионов православных, эта книга переведена не только для них. Этим простым чудесам может быть открыт любой человек, любой национальности и любого вероисповедания. Например, редактор «Несвятых святых» на английском языке, еврейка, прочла эту книгу от корки до корки за одну ночь. И знаете, что она сказала? Что после этой книги она стала более верующей еврейкой. И, по-моему, это здорово!

— Как Вам кажется, в Вашей жизни чудеса есть?

— А как можно перевести «Я помню чудное мгновение…», не пережив чуда? Ведь задача переводчика — передать не только слова, но и мурашки, и слезы, и колокольный звон. Конечно, конечно, чудеса есть. Но ведь чудеса — это не только когда разверзаются небеса. Нет, самые большие чудеса — это как раз те, что не описываются в газетах. Мы никогда не прочитаем о том, что сегодня муж был верным и преданным своей жене, что сегодня он принес ей розы; что мать сегодня покормила своего ребенка. Нет. Вот если мать утопила своего ребенка, это повод попасть в газету! Доброта вроде бы норма, правда, есть много людей, которые ежедневно калечат души своих близких. Чудо — когда каждый день кто-то кого-то преданно любит и ничего за это не просит. И это Вам говорит драматург. Да, да! Самое чудесное — это то, что происходит без драмы.

Я попросил у владыки Тихона разрешения пожить в монастыре накануне и во время перевода «Несвятых святых». А иначе как перевести эту книгу, как понять те бытовые чудеса, которые в ней происходят? В словаре про них ничего не сказано. Их надо видеть своими глазами, их надо пережить. Я провел много времени в Сретенском монастыре, в Псково-Печерском монастыре, в скиту в Рязанской области, я побывал почти во всех местах действия книги.

— Жизнь в монастыре помогла как-то по-новому посмотреть на свою жизнь?

— Жизнь в монастыре дала понять, что можно жить по-другому. Без дергания. Без девятнадцати e-mail’ов и двадцати звонков в день. Я Вам сейчас прочитаю древнейшее в мире стихотворение, найденное при раскопках города Ур в Месопотамии и написанное за 4000 лет до нашей эры:

Несчастный современный человек!
Таскается один-одинешенек
По шумным улицам грязного города,
Голова у него раскалывается от едкой боли.
Нет у него больше настоящих друзей,
Он уже не слышит голос Бога своего,
Поющего ему в тишине.

«Несчастный современный человек»! И это 4000 лет до нашей эры! Хоть что-нибудь изменилось за это время? Только увеличилось количество способов не слышать голос Бога, поющего нам в тишине. Наверное, жизнь в монастыре дала мне возможность задуматься о том, что я делаю не так со своей жизнью и как я могу сделать ее лучше. В монастыре я получил наглядное объяснение тому, как служить Богу и людям по-настоящему.

— А что для Вас самое трудное в православии?

— Я очень строптиво воспринимал православные каноны… Ведь я человек, пришедший из совсем другой культуры, — и вот передо мной эта многовековая традиция византийских одежд и прочего, прочего. Конечно, сразу много вопросов. Почему, например, в протестантской церкви можно есть перед Причастием, а в православной нельзя? Почему в одно время на литургии можно сидеть, а в другое нельзя, почему служба не на русском, всем понятном, языке, а на трудном для меня церковнославянском?.. Но Вы знаете, иногда в храме я не думаю. Нет, просто закрываю глаза, слушаю хор и вдруг понимаю, что некоторые фразы, которые пару месяцев назад были для меня полной белибердой, сейчас мне абсолютно ясны — и вдруг такое ощущение, что так было всю жизнь. Приходит понимание, что это таинство, что для каждого канона есть своя причина, что в это заложено столько безграничной мудрости, хоть мне этого сейчас и не понять!

Но есть для меня и то, отчего мне всегда очень больно. Дело в том, что все мои самые близкие люди исповедуют разные религии. Как я уже говорил, папа — иудейскую, мама — католическую… Дедушка вообще ни во что не верил. Близкий друг был буддистом. Помню, когда у меня умерла бабушка и были очень напряженные отношения с родителями, этот буддист позвал меня пожить у него дома, принял меня с любовью и заботой, как родного. Я всегда думаю о нем, когда вспоминаю притчу о добром самаритянине. И вот я прихожу в православный храм и вижу надпись у стола с записками за здравие и за упокой: указывать имена только крещеных в Православии. Мне от этого иногда горько. А что, за упокой души родной матери мне нельзя помолиться Богу в православном храме?

— А почему тогда Вы все-таки православие выбрали?

— А почему этот бард остановился у ворот Гарвардской площади именно в тот момент, когда я шел мимо?..

Разве можно ответить на вопрос, почему вы любите? Я не знаю. Почему, столкнувшись именно с православием, я впервые в жизни искренне захотел креститься, отодвинув все свои сомнения и противоречия на второй план? Это произошло как бы совершенно случайно, но при этом я чувствую, что ничего случайного нет. Ведь вера — это не констатирование, вера — это открытие. Это удивление. Это что-то живое… Словами до ответа на этот вопрос докопаться точно не получится. Ведь есть чувства, для которых нет слов. Наверное, только музыка может такие чувства выразить. Как сказал Пушкин, «из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь — мелодия».

«В моей жизни было время, когда я абсолютно не понимал, зачем живу»

— Мы еще не поговорили о Пушкине, который, как известно, наше все. С чего Вы начали знакомство с ним? И почему он стал и Вашим «всем»?

I loved you once, and still, perhaps, love’s yearning
Within my soul has not quite burned away.
But may it nevermore you be concerning;
I would not wish you sad in any way.
My love for you was wordless, hopeless cruelly,
Drowned now in shyness, now in jealousy,
And I loved you so tenderly, so truly,
As God grant by another you may be.

Ритм сохранен, поэтому, наверное, читатели, даже не знающие английского языка, догадаются, что я прочел «Я вас любил: любовь еще, быть может…». Это первое стихотворение Пушкина, с которым меня познакомила моя первая учительница русского языка. Когда она поняла, что я не очень прилежный ученик, что я не люблю писать диктанты, не люблю морфологию, зато люблю поэзию, она решила сразу дать мне Пушкина. И я полюбил Пушкина и русский язык, навсегда. Но я, конечно, люблю очень многих русских поэтов и писателей — и Лермонтова, и Некрасова, и Тютчева, и Фета, и Блока, и Ахматову, и Цветаеву, и Мандельштама, и Есенина, и Высоцкого, и Окуджаву, и Чехова тоже очень люблю. Но Пушкина больше всех. Удивительно, но я и американскую литературу смог по-настоящему полюбить только после первой поездки в Россию. Когда я сюда приехал, все пытались обсудить со мной Мелвилла, Готорна, Воннегута… А я их не читал! Потому что в школе я, если честно, читал абсолютный минимум — только чтобы сдать экзамены и сразу забыть. Вышло так, что там я проходил американскую литературу, а здесь, в России, я ее полюбил!

Но Пушкин для меня (наверное, потому что я и сам уже русский в душе) — это действительно всё, это солнце нашей поэзии. Стихи Пушкина — это проявление и Божества, и вдохновения, и жизни, и слез, и любви. То особое светлое состояние, при котором чувствуешь себя связанным с какими-то другими формами бытия, это нежность, доброта, стройность, светлость, игривость, это и восторг, и вдохновение, и сострадание. Это чудо. Ну, не мне вам говорить!

Знаете, какая строчка в «Евгении Онегине» для меня ключевая? Ответ Онегина на письмо Татьяны, когда они встретились в саду, предваряет строчка: «Минуты две они молчали». Если вы дальше прочтете вслух весь монолог Онегина: «Вы ко мне писали,// Не отпирайтесь. Я прочел// Души доверчивой признанья…» — на это уйдет секунд 90, не больше. Сопоставьте это с молчанием в минуты две, представьте, как в это время он смотрит на эту чудесную девушку, на влюбленную Татьяну… Почему Евгений молчал? Я считаю, что дело все в том, что в этот момент он уже ее любит, а в эти две минуты своего молчания он осознает, что не достоин ее, что он не способен любить и потому ей отказывает. И в то же время он молчит, потому что боится ранить это существо.

Пушкин не учит, а показывает. Одна из главных его черт — некая такая ненавязчивость. В том числе и в вере. Если Достоевский прямо смотрит в твое сердце, бьет тебя по голове, и тащит к Христу, то у Пушкина другой подход. Он просто показывает. Например, когда в «Евгении Онегине» он описывает Москву, он пишет:

Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.

Одни имена существительные! И эта последняя строчка, «и стаи галок на крестах», была запрещена, потому что цензорам она показалась кощунственной. Но это ведь не кощунство, это правда. Галки-то не понимают, на чем они сидят. Разве не чувствуется в этой строчке, наоборот, любовь, вера даже, гармония?

У Пушкина везде — свет. Даже в стихотворении «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?». Задумайтесь, ведь это почти исповедь! Ведь он как бы говорит: бывают у меня такие моменты, когда я не понимаю, зачем я живу. Только верующий человек может так открыться! А после исповеди, как известно, как на душе светло и хорошо!

Иногда мне кажется, что Россия и Америка — это зеркальные отражения друг друга. И при этом между ними огромная пропасть… Но я не хочу об этом рассуждать, хочу действовать. Хочу, чтобы русская культура в Америке была представлена как можно шире. Хочу, чтобы американцы знали Пушкина. Потому что невозможно не любить Россию, если вы знаете Пушкина. Я хочу, чтобы каждый американец мог открыть томик Пушкина и почувствовать это тепло, этот свет, эту волю, эту грацию, эту полнейшую гармонию с мирозданием, с Божеством. Когда Пушкин у вас в душе, вы автоматически открыты вере и чудесам. Открыты по-русски.

— Джулиан, Вы упомянули стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…». А у Вас в жизни был такой момент, когда Вы задавались вопросом: «А зачем я вообще живу»?

— Да, у меня был такой момент, самый грустный в моей жизни. Я абсолютно не понимал, зачем я живу, не понимал, зачем я работаю. Я тогда работал юристом, по сути — был просто офисным планктоном. Садился каждый день в электричку, приезжал на работу, подавал пропуск, поднимался на 38-й этаж, сидел в маленьком кабинетике, писал какие-то бумаги, чтобы огромнейшая компания зарабатывала еще на несколько миллионов больше. Я очень уважаю профессию юриста, но я чувствовал, что она не для меня, у меня было жуткое ощущение, что каждый мой день проходит бессмысленно. Доходило в тот момент даже и совсем до дурных мыслей…

И однажды я ехал в поезде, и вдруг что-то случилось. Опять-таки так же, как в Гарварде, «вдруг». Этому моменту даже посвящен монолог в моей пьесе.

— Вы говорите о пьесе «Благодарение», которую Вы сейчас ставите на российской сцене?

— Да. Один из героев этой пьесы говорит: «Странная вещь случилась со мной в поезде: мне вдруг стало ужасно жалко всех кондукторов. Что может быть скучнее, чем работать кондуктором? Это даже скучнее, чем работать адвокатом! Представляешь? Каждый день одни и те же пустые взгляды, пресные приветствия и проверки билетов. Даже поговорить не с кем! Но вопреки всему они счастливы! Они поют! Выпевают названия каждой Богом забытой остановки! Как весело и мелодично они будят нас, спящих адвокатов и банкиров! «Олтон! Олтон! Следующая Флэтфорд!» Надо быть просто каменным, чтобы не услышать музыку в их голосах!».

Как часто и бывает в нашей жизни, собеседник не слышит этого героя. И тогда вдруг он говорит: «Я люблю поезд. Особенно ночью, возвращаясь домой поздно с работы. Бывает, сижу я в пустом вагоне и, откинувшись назад, беззаботно гляжу в окно. Никто меня не дергает, не угнетает, не осаждает. Наконец-то я один! Только я и веселые эти кондукторы… И вдруг! — как будто они поют уже не мне, а другому мне, именно настоящему мне, а не этому роботу в синем костюме! Откладываю газету, смотрю сквозь морозное стекло на синее ночное небо, на робкие звезды: снег на заводских заборах, замерзшие бейсбольные поля. Месяц выглядывает из-за темно-зеленых сосен, тонкие силуэты деревьев, играя ветками на ветру, щеголяют ледяными ожерельями. Слегка покачивается поезд, мягко меня убаюкивая, убаюкивая, как младенца. Снег, вихрящийся у вагона, поет безмолвно о гармонии первозданного бытия… Чудо! Чистота! Красота! Жизнь добрее, чем нам кажется! Вдруг, я это просто знаю! Вдруг! Светлая такая надежда пробуждается во мне… Вдруг! Вся грусть и злоба на этот мир несправедливый, вся моя тайная ярость, все сомнения и страхи — вдруг их нет! Вдруг! Рассыпались по рельсам! Душа словно чисто вымыта, как новая! И конечно, это все чушь, но на секунду мне мерещится… Родная моя, моя любовь! Не поверишь! Какое теплое, глупое ощущение счастья! Как будто жизнь действительно прекрасна! И в ней действительно есть смысл — может быть даже, действительно, есть Бог… Всевидящий, Вселюбящий, Всепрощающий».

Это не придуманный эпизод, это мое личное переживание. С которого, кстати, и начала зарождаться пьеса. Можно сказать, что я тогда почувствовал все то же, что и Пушкин в стихотворении «Дар напрасный, дар случайный…»: момент крайнего отчаяния и — вдруг как будто пробуждение. Как будто пелена спадает с глаз, как будто мир был черно-белым и вдруг, внезапно, стал цветным.

— Как Вы думаете, почему это пробуждение души у кого-то происходит, а у кого-то — нет?

— Не знаю. Может быть, такое пробуждение происходит со всеми, но у кого-то, может быть, остается что-то детское в душе, чтобы к этому быть открытым. Ведь сказано, что если мы не будем как дети, то не войдем в Царствие Небесное. Я думаю, что без этого детского состояния в жизни может быть очень сложно: как минимум сложно без него открыть свое сердце. И, может быть, даже что-то в жизни изменить. Дети ведь легче меняются, чем взрослые.

— О чем ваша пьеса?

— О любви. О том, как важно друг друга слышать. Мне кажется, сегодня не менее сложно, чем услышать «голос Бога, поющего нам в тишине», прислушаться к собственному ребенку, к супругу, к маме, к другу.

— А чем вызвано Ваше желание работать в России в качестве драматурга?

— Вы знаете, я очень устал от того, что приходишь в театр на величайшую пьесу «Вишневый сад», а там на самом деле идет не «Вишневый сад», а, простите, маркиз де Сад. Я устал от «Короля Лира» с унитазами на сцене, от рутинного богохульства, святотатства, от дешевых трюков и визуальных эффектов…

Я перевел «Маленькие трагедии» Пушкина на английский язык, чтобы поставить их на американской сцене. Режиссер просил не вмешиваться в процесс репетиций и прийти только на премьеру. Но я решил прийти за пару недель до премьеры, и что я увидел! «Скупой рыцарь». Список действующих лиц: 1-я проститутка, 2-я проститутка, 3-я проститутка, 4-я проститутка, 5-я проститутка, просто проститутка, сутенер, вышибала в казино, альфонс… Серьезно! И только-только после всех вышеперечисленных персонажей реальные персонажи пьесы. Я спросил: «Откуда вы это взяли?» Режиссер ответил: «А это мое видение!».

А ведь театр — это не шоу-бизнес, не эпатаж. Конечно, театр должен занимать публику, в театре не должно быть скучно, само собой. Но мы часто забываем о том, что театр — это храм. Это место для изучения человеческой души. Это место для исповеди. В этом его интерес: исповедь, сердечность как раз намного занимательнее любых спецэффектов. Театр — это виноградник, а режиссеры в нем — виноградари. Которые сегодня, расставляя унитазы на сцене, как мне кажется, не умеют ценить то, что им оставлено.

— Кто же виноват в том, что сегодня сакральное значение театра стирается, а великие тексты упрощаются и уплощаются? Режиссер или публика?

— Мне кажется, режиссер считает, что исходит из желаний публики, но публика, по-моему, не виновата. Когда мы ставим Пушкина в чистом виде, люди приходят ко мне и говорят спасибо, выражают радость от всей души. Если Пушкин радовал нас двести лет, я уверен, что и еще двести лет будет радовать. И то, что проверено временем, уже бессмертно. Так же, как Шекспир, как Софокл.

Почему дирижеры не берутся переписывать музыку Бетховена и Моцарта? Они наверняка знают, что лучше, чем у Моцарта, у них не получится. Музыка неприкосновенна. Так почему же так дерзко переписываются великие тексты, почему подчас так бездумно обращаются со словом? Для меня это большой вопрос.

Вы не понимаете Пушкина? Ну, откройте тогда словарь, читайте комментарии, побудьте с гением до тех пор, пока не поймете и не почувствуете. Только не надо его все время тянуть вниз. Это нам надо постоянно до него дотягиваться. Ведь настоящее, большое искусство и должно быть трудным. Оно требует с нас, но и стоит того!

При подготовке интервью использовались материалы программы «Светлый вечер» на радио «Вера» (эфир от 28.09.2016)

С Джулианом Лоуэнфельдом беседовала Дарья Баринова
Источник: Фома.Ru
17 ноября 2016 г.


Примечания:

1 Беби-бум (англ. babyboom) – значительное и устойчивое увеличение рождаемости, имевшее место в середине XX века во многих странах мира, главным образом в развитых странах Запада. В большинстве стран, испытавших его, беби-бум начался во время Второй мировой войны либо в конце 1930-х годов. Беби-бум имел наибольшую интенсивность в Новой Зеландии, Австралии, Исландии, Канаде, Норвегии и США. В странах Южной Европы беби-бум отсутствовал либо был крайне слабо выражен. В части стран беби-бум состоял из двух волн: сначала пик был достигнут непосредственно после войны, затем был спад рождаемости, за которым снова следовал рост и новый пик в 1960-х годах.

2 Союз Священных Писаний (SU) является международным межконфессиональным евангельским христианским движением. Был основан в 1867-м году, работает в партнерстве с отдельными людьми и церквями по всему миру. Цель движения – с помощью Библии приводить детей, молодых людей и взрослых к познанию Бога.

3 Книга общественного богослужения, или Книга общих молитв (англ. The Book of Common Prayer) – краткое название нескольких взаимосвязанных теологических документов церквей Англиканского сообщества. Книга содержит в себе последование литургии, а также собрание молитв при других богослужебных обрядах.

4 ACCTS – Международная военная ассоциация, активно участвует в международной военной миссии:

•    готовит военных христианских лидеров для формирования местных военных христианских братств из представителей местного населения, в настоящее время такие братства существуют в 150 странах; организует и проводит конференции, готовит программы обучения руководителей и мобильные обучающие команды для помощи руководителям и членам военных братств в служении Христу и распространении Благой Вести о Нем среди коллег;
 
•    развивает тесные, постоянные отношения с национальными лидерами военных братств и капелланами, чтобы вдохновлять и поддерживать их;

•    помогает устанавливать дружеские отношения и межкультурные связи с иностранными военными студентами, многие из которых станут лидерами правительств и политиками в своих странах, помогает организовывать военные лагеря на английском языке, курсы разрешения конфликтов, библейские конференции для курсантов и молодых офицеров;
   
•    предоставляет административные и персональные услуги Всемирной ассоциации военно-христианских стипендий (AMCF).

5 Высокая церковь (High Church) – название одной из трех партий в Англиканской церкви. В отличие от «низкой» (Low Church) и «широкой» (Broad Church), из которых одна строго держится протестантского взгляда на церковь, как она определяется в символических 39 членах веры англиканизма, а другая впадает в мистицизм, граничащий с рационализмом. Высокая церковь на первый план выдвигает идею Церкви как богоустановленного общества, имеющего строгую иерархическую организацию и обладающего особым, от апостолов унаследованным, священным авторитетом. Разделение на партии в Англиканской церкви объясняется тем, что сама она представляет собою компромисс между Римским католицизмом и протестантизмом, притом такой компромисс, при котором противоположные начала этих двух вероисповеданий не нашли себе строго органического объединения, а сохранили известную самостоятельность, вносящую противоречие в самую жизнь церкви.

6 Sola Scriptura – доктрина протестантизма о том, что Библия является единственным боговдохновенным и аутентичным словом Господа, единственным источником христианских доктрин, ясным и самоинтерпретируемым. Эта доктрина послужила причиной отказа от таких традиций в христианстве, которые якобы противоречат букве и духу Библии или не имеют чёткого подтверждения в Священном Писании. Кальвинисты зашли дальше в неприятии старых традиций, чем лютеране или англиканцы, но все они едины в отрицании авторитета Папы, спасения за добрые дела, индульгенций, почитании Девы Марии, святых, мощей, таинств (кроме Крещения и Евхаристии), чистилища, молитвы за умерших, обета безбрачия духовенства, монашества и использования латинского языка в богослужениях.

7 «Eastern Orthodoxy – a Western Рerspective».

8 Архимандрит Роман (Брага; 1922–2015) – один из крупных румынских духовных авторов. Более 10 лет провел в заключении за участие в православном духовном движении «Неопалимая купина» и связь с легионерами (1948–1953 и 1959–1964). В 1968–1972 служил миссионером в Бразилии, с 1979 – в США, где и упокоился. Погребен в Свято-Успенском монастыре города Rives Junction, штат Мичиган.

9 Принцесса Иляна Румынская (1909–1991) была очень яркой и популярной личностью. В детстве была дружна со своим троюродным братом, будущим св. страстотерпцем Цесаревичем Алексием. На родине вела активную общественную деятельность, за что была очень любима. В 1931-м г. вышла замуж за Антона Тосканского, эрцгерцога Австрийского. В 1947-м г., после отречения Румынского короля Михая от престола, бежала в Россию, затем на Запад. В 1961-м г. во Франции приняла монашеский постриг с именем Александра. В 1965-м г. основала в Пенсильвании православный монастырь в честь Преображения Господня в Ellwood City, где и провела оставшиеся 26 лет жизни и обрела вечный покой.

10 Монах Николай Штейнхардт (1912–1989) был юристом и публицистом, много внимания уделял еврейскому вопросу («Эссе о католической концепции иудаизма» (1935), «Еврейские иллюзии и реалии» (1937) и др.). В 1958-м г. арестован за близость к «мистико-легионерскому» движению и осужден на 12 лет. В 1960-м г. в тюрьме Жилава принял Крещение «в Иисуса Христа», совершённое православным иеромонахом в присутствии пяти неправославных священников: двух католических, двух униатских и одного протестантского, «чтобы придать крещению экуменический характер». В 1964-м г. освобожден по всеобщей амнистии, оставил воспоминания о тюремном заключении под названием «Журнал блаженства».

11 Священник Илие Лэкэтушу (1909–1983) в 1942–1943 гг. служил капелланом в румынских войсках, вероломно напавших на СССР в союзе с фашистской Германией. 7 лет (1952–1954 и 1959–1964 гг.) провел в заключении за православную веру. Через 15 лет после кончины его тело было обретено совершенно нетленным и благоухающим.

12 Впервые опубликовано в журнале «Мир веры» («Lumea credintei») до рукоположения Джона Доуни во иерея.

13 Джулиан Генри Лоуэнфельд родился в 1963 году в Вашингтоне. С отличием окончил Гарвардский университет, стажировался в Ленинградском государственном университете и получил диплом юриста в Нью-Йоркском университете. Будучи специалистом по защите в суде интеллектуальной собственности, неоднократно представлял интересы российских киностудий, в том числе «Союзмультфильма», «Мосфильма» и «Ленфильма». Поэт, драматург, композитор, считающийся одним из лучших переводчиков произведений Пушкина на английский язык. Является переводчиком с восьми языков. Переводил произведения М. Лермонтова, А. Блока, О. Мандельштама, М. Цветаевой, А. Ахматовой, С. Есенина, В. Маяковского, Р. М. Рильке, И. В. Гете, Г. Гейне, Ф. Пессоа, Ф. Гарсиа Лорки, А. Мачадо, Х. Марти, Дж. Леопарди, Ф. Петрарки, Данте, Катулла, Овидия, Горация и других. В 2012 году перевел на английский язык книгу епископа Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые». За литературные и переводческие труды награжден различными международными премиями. В ноябре 2016 года на российской сцене в театре Москонцерта состоится премьера спектакля по пьесе Джулиана Лоуэнфельда «Благодарение».


Источники публикации:
http://www.pravoslavie.ru, Journey To Orthodoxy,
Moscow Expat Life, The Orthodox Life,
Cuvantul Ortodox, Фома.Ru




Яндекс.Метрика